в руках старинную книгу, полистать, на шрифт посмотреть с ятями, с ижицей и
фитой. «А тебе нужны белые штаны?» – неожиданно спросил он, согнулся,
вытащил из-под топчана бурый тёмный сундук, он его в ссылку с собой таскал, и
поднял крышку. Внутри на ней наклеены были ветхие блёклые картинки –
рассмотреть бы, так не позволит. Он сдвинул сухие пучки травы, завёрнутые в
старую газету, приподнял тряпьё и вытащил мне белые кальсоны, обыкновенное
армейское бельё. «Да что вы, дедушка! – усмехнулся я, сразу понял свою ошибку и
исправился: – Они мне короткие». – «Дали мне премию, – с гордостью сказал он. –
За порядок. – Помолчал, спросил хмуро: – Сколько тебе лет, Ваня?» Я сказал. Он
продолжал отрешенно: «Даст Бог, к тому времени война кончится. Вот, Ваня, как
получается. Три сына у меня, и всех на войну забрали». Может быть, он хотел
сказать, что раскулачили, сослали, прав лишили, вредителем объявили, а как
припёрло, всех сыновей забрали. Нет, он так не сказал и, наверное, так не думал, он
другого склада, он только внешне сердитый, а по сути смиренный. «Вася,
трактористом был, теперь танкист. Саша, средний – сварщик, на войне. И Паша,
отец твой, самый старший, тоже на войне. Ни от кого письмеца нет, ничего про них
не знаю. Так вот и живу, хлеб жую. Да ещё два внука на войне, Витя и Серёжа,
Шурины дети, они со мной в ссылке были на Аральском море, их оттуда в
рогожных кулях вывезли вместе с рыбой. Пятеро мужиков, весь мой род на войне.
Один ты остался. Да вот я. – Он сидел, сутулясь над своим сундуком горемычным с
травами, и говорил, будто сам с собой. С кончика усов скатилась крупная капля,
хотя я не услышал ни вздоха, ни всхлипа, ничего похожего на плач. Утёрся широкой
тёмной ладонью, посмотрел на меня влажным ясным взором. – Ну, ладно, Ваня,
ещё заходи, а сейчас мне по делу надо».
Разные у меня деды. По отцу – живёт один-одинёшенек, к нам
не ходит, ничем нам не помогает. А дед по матери совсем другой, он не сможет жить
один в тесной каморке, у него свой дом, большой сад, он всю родню может у себя
поселить, а уж бочку возить его под ружьём не заставишь. Сейчас он кормит
огромную семью, посчитаем, сколько нас. Сам дед с бабушкой, сын их Тимофей,
холостой пока, на Шестидесятом работает, дочь Надя с тремя детьми, мал-мала
меньше, муж её, Маторин, на фронте, ещё дочь Рая, студентка, учится в
медицинском, и самая младшая, Анька, школьница. Вдобавок ещё мы четверо с
мамой – вот такую орду кормит Митрофан Иванович, тринадцать душ, и только
один Тимофей получает хлеб по карточке 600 граммов, как рабочий. Остальные все
иждивенцы. Дед работает на мелькомбинате, он всю жизнь держится ближе к хлебу.
Раз в месяц он даёт нам муки на лапшу. Нет у нас ни пирогов, ни пышек, но лапша
есть, иногда ещё галушки делаем и затируху.
Разные у меня деды, один ближе к семье да к хлебу, а другой –
к траве да Евангелию. Разные у них будут потомки, и на кого я похож, для меня
важно. Один дед упрямый, буйный, исключительно деловой, не зря у него фамилия
еврейская – Лейба, хотя он считает, не фамилия это, а кличка деревенская, по-
украински значит «лодырь». Было их семнадцать душ в семье, трудились, не
покладая рук, но достатка не было, вот и решили уехать в Сибирь, где земли много.
Один мой дед шумный, с множеством друзей и знакомых, а
другой тихий, безропотный и одинокий, как нарочно подобрались. Один сильный,
хваткий, а другой слабый, чудаковатый, кальсоны подарил внуку, «как нарком
будешь ходить». Сказать по правде, не хочу я походить на своих дедов, у обоих
никакого образования, а я получу высшее. У меня будет профессия, какой деды и во
сне не видели. Однако я понимаю, яблоко – от яблони. В любом случае мне
достанутся их свойства. Недостатки надо преодолеть и забыть, а достоинства
помнить и развивать.
