Осталась позади станица Васюринская со своей знаменитой чебуречной, которой не минует ни один шофер. Притормозил возле нее и Володя, но, взглянув на часы, решил не останавливаться: до Усть-Лабинской – цели их поездки – было еще далеко… И опять замелькали по дороге встречные линейки, брички, велосипеды. Миновали надпись на щите, знакомую Вере по прошлым поездкам: «Водитель! Останови машину и возьми детей». И скамеечка возле щита. Здесь ребята ждут попутную машину, чтобы добраться до школы. Скамейка была пуста – занятия в школах уже начались. На полях под голубым небом нежно зеленела озимая пшеница «безостая один» – гордость Кубани. Володя крутил баранку, виртуозно объезжая выбоины на шоссе. Иногда ему это не удавалось, и тогда, подпрыгивая на скамье, они почти доставали головами брезентового верха…
«Почему-то мать редко вспоминает Бориса Петровича, – думала Вера, щурясь от солнца, бьющего в ветровое стекло. – Со мной она любит вспоминать только Якима. Конечно, Бориса Петровича я хорошо помню и так. Он дарил мне все, что мог, – шоколад, игрушки. Он спас мне жизнь, отправив в тыл на той, последней машине… Но подарил мне жизнь все же Яким, никто другой. И жизнь, и этот характер, как говорят белорусы. Любопытно, какой будет Танька? Будет ли жить и в ней хоть частица Якима? Иногда я ее не понимаю. Не могу угадать, что она сделает или скажет. Так было у меня с матерью. Мать часто не понимала меня. Она не стремилась меня понять, а только вырастить, накормить, поставить на ноги. Она была строга со мной, слишком строга, – от сознания своей ответственности. Когда я училась в восьмом классе, она пришла в школу. Она работала с утра до ночи, но для этого вырвала время. Пришла в школу, отыскала классного руководителя, старушку нашу Зинаиду. „Ну, как моя Вера?“ – „Ничего, занимается неплохо“. – „А эта, чернявенькая, Люська, она как?“ Люська была моя подруга. „И Люся Зубкова прилично учится“.
Никто меня так не понимал, как Люська. Война давно кончилась, выросли мы, и наши дети выросли, но до сих пор для нас встреча – праздник, потому что редки на земле люди, которые так тебя понимают. „Ну, а как вообще Люська эта?“ – „Хорошая девочка“. – „Чует мое сердце, не доведет их дружба до добра“. – „Вас что-нибудь беспокоит?“ – „Хохочут много. Как соберутся вместе, и вот хохотать“. – „А чего хохочут?“ – „Не знаю. Боюсь, не плохое ли что задумали? И замечаю, она, Люська, всему зачинщица…“ Бедная мама! Как ты боялась дурных влияний! Боялась – не испортил бы кто твою Веру! Зинаида засмеялась. „Хохочут? Только и всего? Молодые, вот и хохочут. Ну и пусть хохочут себе на здоровье“».
Люська стала доктором наук. Ее имя известно у нас в стране и за рубежом. Этот несчастный спецкор Кругликов, заговори о ней Вера, сразу назовет ее Люсей. Как будто это не Вера, а он сидел с Люськой в холодной комнатушке, у остывшей печки, сочиняя частушки для школьного вечера. Будто это он, Кругликов, ездил с Люськой в колхоз копать картошку и ходил с ней в госпиталь к раненым, где Люська читала рассказ Чехова «Шуточка». Теперь и мать говорит: «Смотри – Люська! Не девка была, а чвирь! А каким человеком стала! Ну, не умница?»
Теперь мать ставит Люську в пример Вере.
А Вера Межонок, говоря о Люське с посторонними, всегда называет ее по фамилии. Она, Вера, гордая.
Вдали уже выстроились в ряд белые домики Усть-Лабинской, столицы великого почина. Усть-лабинцы обещали стране собрать по сорок центнеров пшеницы с гектара. И зачастили сюда представители из ближних и дальних областей, работники радио и печати.
«Газик» свернул с асфальтированного шоссе и выехал на полевую дорогу, ведущую в шестую бригаду колхоза «Поля Кубани». Красный флаг, поднятый на мачте, реял в синеве. Вера знала – флаг, поднятый над станом, означает, что все идет как положено, бригада работает, все тракторы на полях. Придется ждать до обеда, когда все соберутся и можно будет записать репортаж.
На стане действительно было пусто. Солнце жгло не по-апрельски. Под крышу дома, где сейчас, в дни посевной, жили трактористы, залетали ласточки, кружили под потолком и вылетали на волю. Тянуло дымком из кухни и пыльной свежестью с полей. Вера села в холодке, под яблоней, – их было две на стане. Над белыми сладко пахнущими цветами густо вились пчелы, и все дерево от них гудело, как самолет перед взлетом. Ее охватило чувство покоя, которое всегда приходило к ней вместе с чувством свободы. Потому что нигде человек не свободен так, как в дороге… Димка не любит, когда она уезжает, говорит, она всякий раз возвращается немножко чужой.
