Свобода была рядом и бесконечно далеко. «Да и какое дело можно сделать с этими мокрыми курицами? — думал Гоглидзе. — Или вызвать часового, а там…»
Но вызывать часового не пришлось. Он сам распахнул дверь и выкрикнул:
— Гоглидзе, Смирнов, Субботин, Гребенщиков — выходи!
Они испуганно переглянулись и не двинулись с места. Им уже казалось, что эта сырая и убогая каморка-камера верней и надежней, чем спокойный вечерний свет, открывающий путь к такой желанной, но теперь пугающей свободе.
— Выходи, сколько повторять!
Ротмистр поднялся первым, сцепил руки за спиной, пошел к выходу. За ним потянулись остальные.
В нешироком дворике, обнесенном высоким и крепким забором, выстроились красногвардейцы с винтовками на плечах. В некоторых глазах пряталось любопытство, другие светились гневом, третьи смотрели строго и настороженно. Но ни в одних не нашлось жалости. Арестованных вывели со двора и под усиленным конвоем повели по тихим улицам и переулкам за город. Разговаривать не разрешали. Да и о чем сейчас могли говорить эти, в сущности, совершенно чужие люди, связанные лишь одним чувством — ненавистью. А это чувство никогда и никого не объединяло надолго.
Дорога оказалась неблизкой. Сразу за окраиной началось неровное, в кочках и выбоинах поле, зарастающее густым разнотравьем. Вдали виднелся редкий, из березок и сосенок, молодой лесок. Он как бы предварял другой лес, плотной стеной закрывающий горизонт.
Солнце скрылось. В поле из леска тянул ветерок, пахло листьями, хвоей, прелью. Остановились в мелколесье.
Человек в кожанке, подпоясанный ремнем с кобурой на боку, глухо произнося слова в вислые желтые усы, зачитал приговор ревтрибунала.
Они молча выслушали рубленые жесткие фразы, закончившиеся словом «расстрелять», отказываясь верить, что сказанное относится именно к ним, четверым.
Но когда медленно поднялись винтовки, выстроившись в готовый полыхнуть смертью ровный ряд, поручик не выдержал:
— Остановитесь! Я не хочу!
Он задыхался, как безумный мотал головой.
— Стыдитесь, поручик! — больно сжал его локоть ротмистр. — Покажите этим скотам, как умирают офицеры!
У Смирнова странно косило рот, Гребенщиков плакал, что-то шепча высохшими- губами, Субботин судорожно сжимал и разжимал кулаки, Гоглидзе, бешено раздувая ноздри красивого тонкого носа, хотел что-то крикнуть. Но не успел: рука человека в кожанке упала вниз…
Эхо залпа, спугнув тишину, побежало в лес, поле и там пропало.
Митинг был недолгим. Люди не хотели много говорить и о самом главном сказали коротко, искренними словами печали и гнева. Потом, постояв в тягостном молчании, стали расходиться, стараясь не оглядываться на свежий холм влажной, не успевшей согреться земли и на деревянный памятник с до боли знакомыми и теперь обретшими вечность именами. Их список открывался фамилией «Кукушкин Н. Д.»… Вторым вписали Чугунова. Рана, полученная командиром продотряда, унесла его из жизни в самый разгар контрреволюционного мятежа.
Ветер был теплым, но Бирючкова знобило. Его догнал Боровой, молча зашагал рядом.
— Ты знаешь, — прервал молчание Тимофей Матвеевич, — я все вспоминаю слова Ленина: «…беспощадности, необходимой для успеха социализма, у нас все еще мало, и мало не потому, что нет решительности. Решительности у нас довольно. А нет уменья поймать достаточно быстро достаточное количество спекулянтов, мародеров, капиталистов — нарушителей советских мероприятий…» Прав Ильич, очень прав!
— Ты не казни себя, — ответил Боровой. — Жаль ребят, но наши ряды не редеют, наоборот… Я посмотрел сегодня, сколько народа вышло товарищей наших в последний путь проводить, и подумал: сила-то за нами.
— А я думаю, что этим дело не кончится, — отозвался Бирючков. — Посмотри, что на Украине, в Сибири, на Дону делается. Да и у нас не всех добили. Вряд ли они успокоятся, затаятся до поры до времени.
— Найдем, — жестко произнес Боровой.
— Надо найти. Обязательно надо. Знаешь, как арестованные офицеры и купцы себя вели: ни тени раскаяния, ни капли сожаления, только ненависть и злоба! Поручик Смирнов назвал нас изменниками, пытался доказать, что мы продаем Россию… Таким, как он, невозможно понять, что самую страшную измену совершают они: измену своему народу.
