«Наконец-то», — с облегчением вздохнул Валентин, но сказал без всякого выражения:
— Ваша надежда не беспочвенная.
— Надежда надеждой, но… — начал было Добровольский, но архимандрит остановил его властным жестом:
— Хочу, чтобы вы верно истолковали мои слова. Церковь готова оказать помощь своим сынам и дочерям. Но помощь сия была, есть и будет тем более весомой, чем более реальной может быть отдача. Во всяком случае, мы должны твердо знать, насколько жизнеспособно то, во что мы вкладываем средства.
— Но это коммерция! — воскликнул штабс-капитан.
— Что здесь удивительного? Церковь всегда учитывала существующую реальность.
— Следовательно, вам хотелось бы знать, насколько мы сильны? Мы сильны, слово офицера! Но наша жизнеспособность зависит от размеров помощи!
— Круг замкнулся, вы хотите сказать? И все-таки меня несколько удивляет одно обстоятельство. Неужели в городе не осталось сил, кроме союза фабрикантов и его уважаемого главы Тимофея Силыча, которые могли бы оказать вам необходимую помощь? Ваш батюшка, например.
Валентин говорил спокойно, стараясь не показать напряжения, с которым подводит штабс-капитана к интересующему предмету и ради которого приехал из Москвы в Леоново.
— Отец Сергий активно помогает нам. Но эта помощь, так сказать, духовного плана.
— А монастырь? Он располагает известными возможностями.
— Я не вправе подвергать сомнению ваши слова, но то, что выделила мать Алевтина, просто смехотворно.
«Не нашла, — успокоился архимандрит. Но через секунду вновь заволновался: — Нашла, но…»
Подумав, произнес твердо:
— Хорошо, сын мой. Укрепите в сердце веру в счастливый исход нашего святого дела. Господь да благословит вас.
Добровольский поклонился, и архимандрит закончил деловым тоном:
— Мы изыщем возможность приехать к вам. Скажем, в светлый четверг.
Чугунов не знал усталости. С того момента, как было принято решение о создании продотряда, жизнь пошла в ином измерении. Ом всегда жил стремительно и азартно, но сейчас для него время словно спрессовалось, ни минуты попусту, все подчинилось главному: дать городу хлеб!
Он бегал по учреждениям, встречался с нужными людьми, отдавал приказы, требовал, доказывал, просил, и уже утром следующего после заседания дня были созданы два продотряда, один из которых Чугунов возглавил сам.
На первых порах дела шли более-менее удачно. Но в четвертой по счету деревне они натолкнулись на стену, глухую и враждебную. Более всего удивило то, что на защиту кулаков поднялось все село, и Чугунову понадобилось много сил, чтобы убедить бедняков помочь продотряду. Этот случай заставил задуматься.
В следующей деревне оказалось еще труднее. Здесь уже знали о продотряде и сумели принять необходимые меры.
Тогда Чугунов распорядился полнее загрузить продуктами часть подвод, выделил охрану и отправил в город! Он чувствовал, как росло подогреваемое кулаками озлобление против них, и все же продолжил путь по деревням. Чугунов не исключал возможности открытого выступления кулаков, но думал об этом с молодой самоуверенностью как о чем-то маловероятном. Но это случилось…
Сначала сквозь розово-серую марь Чугунов увидел изломанное небо. Он прикрыл глаза и сразу вспомнил, как после выстрела упал с телеги.
— Ты глянь, еще дышит! — услышал он голос.
— Нехай, все одно перед смертью не надышится.
Чугунов хотел повернуться на бок, и не почувствовал тела. «Позвонок задел! Ну нет, — злобно подумал он, — валяться гнилым бревном я не буду!» И напрягся.
От дикой боли бросило в жар.
— Ты глянь, — услышал он опять, — плачет!
— Знать, совесть не совсем потерял, кается перед смертью.
— Может, его того… чтоб не мучился, — клацнул затвор.
— И думать не моги! Мы ж не ироды какие!
— Что-то не пойму я тебя, дядька Митрофан: когда палил по ним, о покаянии не думал, а теперь?
— А теперь другое дело!
— Коли так, — сказал первый, — давай его к другам-товарищам оттащим. Им сейчас Иван Поликарпович грехи отпускает не хуже иного батюшки.
— Ох и балабол ты, Петруха! Подведет тебя язык…
— А вот когда подведет, тогда и отмолчусь, — смеясь ответил Петруха. Они подхватили Чугунова и потащили по кочковатой земле. Он потерял сознание.
