— Ты, я смотрю, думаешь, у нас семь пядей во лбу, — жесткое выражение покрасневших от напряжения и бессонницы глаз смягчилось. — Кукушкина видел? Есть у них на фабрике управляющий Лавлинский. Я, как ты выразился, тоже нутром чую, что враг, а сделать с ним ничего не могу: открыто себя не проявляет. Терпим его и ему подобных, потому что хозяйствовать самостоятельно пока не умеем. Вот и строят нам козни, но мы не плакаться и бить себя в грудь должны, а учиться… Хотя в чем-то ты прав. Но опять прав однобоко, со своей стороны. А если взглянуть с другой? Грамотных у вас в деревне — твой однофамилец Маякин-мельник, дьячок да кое-кто из крепко-зажиточных. Пойдут они за Советскую власть? Ясное дело, нет. Или посылаем мы к вам крепкого большевика. Поверят ему мужики? Не сомневаюсь, поверят. Но сколько для этого потребуется времени? А для нас не только каждый день, каждый час дорог… А насчет подмоги… Ты Никиту Сергеева помнишь?
— А то как же! Наш, демидовский. Парень был вроде ничего.
— Парень что надо… Его к вам и направим. Согласен? Вот и ладно!
Они простились, но в дверях Маякин остановился и нерешительно сказал:
— Тут еще вот какое дело… Монашки у нас в деревне народ баламутят, концом света пугают, призывают ко всяким там делам…
— Пугают? Пусть пугают. Не хватало нам монашек бояться.
«Действительно, что это я, — думал, выходя из Совета, Ферапонт. — Монашки, они и есть монашки». Но на душе было неспокойно.
Сытько торопливо отыскал в резном заборе хитро спрятанную кнопку звонка, с силой нажал и нетерпеливо прислушался. Наконец звякнула дверь, зашуршали шаги.
— Кто? — спросил строгий женский голос.
Максим Фомич назвался. Прямая, высохшая до желтизны экономка пропустила вечернего гостя, тщательно заперла высокую калитку. Максим Фомич остался ждать в полутемной гостиной. Он не успел сообразить, что стало с некогда богато обставленной, а теперь черневшей пустыми углами комнатой, как вошел Лавлинский.
— В чем дело? Почему вы здесь?
— Беда, Герман Георгиевич, беда! Лузгина арестовали!
— Когда?
— Только что.
— За что?
— За контрибуцию… Как председателя союза фабрикантов за отказ выполнить решение городского Совета.
Герман Георгиевич плотнее затворил дверь, за которой слышался возбужденный разговор.
— Кто знает об аресте?
— Пока никто. Но мне кажется, этого не скрывают.
— Что ему грозит?
— Все, что угодно. Они на все способны!
— Интересно. — Лавлинский смотрел за спину Сытько чуть прищуренными глазами. — У меня к вам просьба. Постарайтесь регулярно информировать меня обо всем… вы меня, разумеется, понимаете… И не здесь.
Лавлинский подождал, пока уйдет Сытько, достал папиросу, подержал в нервных пальцах, прикурил от свечи. Пламя качнулось, зеркально отразившись в темно-синем стекле окна. «Почему-то люди считают, — подумал он, — что бог добр и участлив. Напрасно. Только злой шутник мог придумать такую подлую и коварную штуку, именуемую „жизнь“. Жизнь, которая зависит от тысяч неподвластных человеку случайностей… Придет однажды какой-нибудь Кукушкин, дунет — и погаснет свеча. Впрочем, здраво рассуждая, бог тут не так уж и виноват. А Кукушкина ждать не надо…»
Он вернулся в кабинет, спокойный и решительный.
— Скверные новости, господа! Большевики арестовали Лузгина.
— Это неслыханно! — Смирнов швырнул карты на стол. — Они начинают распоряжаться, словно хозяева!
— А мы своим бездействием тому способствуем! — Гоглидзе сверкнул злым взглядом.
— Не надо горячиться, господа офицеры, — остановил Добровольский. — Выслушаем сначала Германа Георгиевича.
— Мне, собственно говоря, нечего добавить. Но, по всей вероятности, большевики этим арестом хотят повлиять на союз фабрикантов.
— Вот-вот, — крикнул поручик. — Сначала дань соберут, а потом к стенке!
— Что делать, — произнес Добровольский.
На этот раз они нас опередили.
— Вы хотите сказать, — ротмистр хмуро посмотрел на штабс-капитана, — что деньги для большевиков надо собрать?
— Да, другого выхода пока не вижу!
— Никогда! — Смирнов вскочил со стула. — Слышите, никогда! Я скорее пущу себе пулю в лоб, чем допущу такое!
— Не торопитесь, — не разжимая губ, улыбнулся Лавлинский. — Не оказывайте лишней услуги большевикам. И попробуйте трезво понять, что, если мы, вернее союз фабрикантов, не выполнит требование Совета, можете заказывать панихиду по Тимофею Силычу.
