Штабс-капитан переглянулся со Смирновым.
— Хорошо. Где расположена женская обитель, знаете? А настоятельницу, мать Алевтину? Прекрасно. Вы пойдете к ней и скажете: «Скоро вам привезут подарки от отца Сергия. Примите их с почтением. Привезет подарки ротмистр Гоглидзе». А еще скажете: «Вам просили передать привет от архимандрита Валентина». Запомнили?
— И это все? — разочарованно протянула девушка.
— Все, дорогая Елизавета Дементьевна, — улыбнулся Александр. Но сразу согнал улыбку и добавил: — Но вы даже не представляете, как это важно.
— И когда идти?
— Если вас не затруднит — сейчас.
Лиза торопливо, словно опасаясь, что штабс-капитан передумает, выбежала из дома.
— А нам хотелось встретиться с Германом Георгиевичем Лавлинским, — обратился Добровольский к Субботину. — Вы бы не оказали в этом содействие?
— Нет ничего проще, — ответил Дементий Ильич.
Ждала беды Матрена Филипповна и дождалась… Ночью, с тайной радостью слушая затихающие шорохи телеги, увозящей незваного постояльца, она благодарила бога за то, что все обошлось благополучно. Правда, жалко было Таисию, но жалость оказалась недолгой: может, оно и к лучшему.
Поворочавшись на жаркой пуховой перине, переворошив волнения минувших дней, она уснула, предвкушая светлое пробуждение, а затем и день, освященный праздничными приготовлениями. Но поторопилась откреститься от волнений.
Матрена Филипповна возвращалась из церкви совсем успокоенная и умиротворенная. И воздух казался чище, и кулич потяжелее, и люди улыбчивее и добрее. Она подходила к дому, прикидывая в уме, как ужать домашние хлопоты, чтобы выкроить часок-другой для отдыха перед всенощной.
В приятной задумчивости вошла во двор и хотела закрыть дверь в воротах, как услышала негромкие твердые слова:
— Не спешите!
Из дома напротив, быстрыми шагами перебежав дорогу, к ней приблизились трое. Не дав опомниться, один из них, невысокий, с ежиком волос, спросил торопливым полушепотом.
— Где раненый? Он один?
У нее потемнело в глазах, подкосились ноги. Страх цепко схватил за горло.
— Отвечайте! — нетерпеливо требовали от нее.
— Нет… Никого нет… — с трудом выдохнула женщина и, чтобы не упасть, присела на крыльцо: двор качался и плыл.
Двое осторожно вошли в дом. Осмотрели сарай, сад, слазили на чердак. Потом ее о чем-то спрашивали, грозили, уговаривали, но она была в таком состоянии, когда человек видит, слышит, но не понимает. Откуда-то выехал скрипучий тарантас. Матрену Филипповну усадили в него и увезли под взглядами перепуганных соседей. В комнате, куда ее поместили, сидели две женщины, которые не проявили к ней ни малейшего интереса.
Наступил вечер, потом ночь. В камеру вместе с лунным светом прокрался колокольный звон. Слушая его, Матрена Филипповна беззвучно плакала. Утром ее привели к начальнику милиции.
— Ну-с, гражданка Толстошеева, намерены вы говорить или нет? — спросил Прохоровский, едва она уселась на краешек табуретки, неловко поджав под себя ноги.
— Да-да, ваша милость, — с торопливой готовностью закивала головой Матрена Филипповна и попыталась улыбнуться.
— Давайте условимся: я не «ваша милость». Это во-первых. Во-вторых, со вчерашнего вечера вам задают один и тот же вопрос: «Где раненый?»
— Батюшка, не погуби! Не погуби, родимый! Перепугалась я! Со страху язык отнялся!
— Никто вас губить не собирается, — поморщился от ее причитаний Прохоровский. — И бояться нас нечего.
— Люди-то всякое болтают. Такие страсти…
— Успокойтесь. Вот так… А теперь рассказывайте.
— Увезли Мишку-то, прошлой ночью увезли, — заспешила Матрена Филипповна. — Папаша его, Карп Данилыч. Приехал и увез. А куда, не ведаю.
— Вот и надо было вчера обо всем рассказать. Н-да… А в каких вы отношениях с Митрюшиными?
— Ни в каких особенных.
— Что ж он тогда приют у вас нашел, а не у родителей?
— Так за то я, батюшка, Тоську и ругала, — почти обрадовалась Толстошеева, чувствуя, на кого можно перевалить груз вины. — Это племянница моя, сирота. Погорельцы они, с Рязанской губернии. Пришла сюда с матерью. Да мать недолго протянула…
— Значит, это Таисия, племянница ваша, привела раненого? — уточнил Сергей Прохорович.
