Водка, слабость, тоска и самоуверенность офицеров вызывали глухое раздражение.
— Как вы сказали, «ваши противники»? Я не ослышался? — переспросил поручик.
— Да, не ослышался, именно ваши!
— Господа! Господа!
— Илья!
— Иван Петрович!
— Не беспокойтесь, прошу вас, — криво усмехнулся Смирнов. — Я не имею намерения оскорбить Илью Дементьевича. Хотя бы из уважения к хозяевам дома. Однако мне непременно хочется услышать от поручика — и, надеюсь, я не одинок в своем желании, — кого он считает своими друзьями, если наши противники — это не его противники?
Стало тихо. Дементий Ильич крутил в руках серебряную вилку. Евдокия Матвеевна испуганно-умоляюще бегала глазами от одного к другому. Лиза, покраснев от волнения, смотрела на брата, Добровольский аккуратно вытирал салфеткой губы.
— Я мог бы не отвечать на ваш вопрос, — сказал Илья чуть дрогнувшим голосом, — но отвечу. Отвечу с единственной целью, чтобы меня наконец оставили в покое: друзьями я, господин поручик, никого не считаю, ни большевиков, на которых вы так прозрачно намекаете, ни тем более вас!.. Все от меня чего-то хотят, — продолжил он устало, — чего-то ждут, чего-то добиваются. А я ничего не хочу. Ничего…
— Подожди, Илья, не надо так, — с подчеркнутым участием сказал Добровольский. — Ты сейчас болен, тебе вредно нервничать. И вы тоже хороши, поручик! Ведете себя, право слово…
— Не сглаживайте углы, Александр Сергеевич, — резко встал Смирнов, — после того, что здесь было сказано, я вынужден…
— Не трудитесь, — прервал его Илья. — Уйду я. Так будет справедливо. Если вообще в этом мире можно говорить о справедливости.
Его никто не остановил.
— Отпустите и меня, — попросила через минуту Евдокия Матвеевна. — Что-то голова разболелась.
Она ушла, горестно вздыхая.
— Да-а, Иван Петрович, невежливые мы с тобой гости, весь праздник хозяевам испортили, — с сожалением сказал Добровольский.
— А кто вам дал право так разговаривать с Ильей? — спросила Лиза.
— Не гневайтесь, Елизавета Дементьевна. Я повторяю слова поручика: никто не имел намерения обидеть или оскорбить вашего брата. Мы относимся к нему с большим уважением.
— Это видно, — усмехнулась Лиза.
— А тебе не кажется, что ты вмешиваешься не в свои дела? — хмуро бросил Дементий Ильич.
— Нет, не кажется, — твердо ответила дочь. — Ты все время молчал, когда Илья… когда на Илью…
— Нападали, — с легкой улыбкой подсказал штабс-капитан.
— Нападали, — досадливо поморщившись, повторила Лиза. — Неужели тебе не было его жалко!
— Жалко… не жалко… Нет у меня таких слов! Мне было горько и стыдно! Горько за себя и стыдно перед ними, — Субботин кивнул в сторону офицеров. — Да, стыдно! Потому что мой сын вел себя как слюнявая гимназистка!
— Но почему, почему?! Он только хотел…
— Выслушайте меня, Елизавета Дементьевна, — остановил девушку штабс-капитан. — Вы достаточно взрослая, чтобы понять: то, что происходит вокруг нас, никого не может оставить равнодушным. Если и раньше люди не были едины, то теперь революция окончательно разбила всех на два лагеря. Мы, то есть те, кто являет собой — я не побоюсь этого слова — силу и славу России, не можем допустить, чтобы неграмотное грубое мужичье вершило судьбу отчизны. Большевики считают иначе. И в этом наше с ними главное противоречие. И это противоречие непримиримо! Оно приведет к жестокой и беспощадной борьбе. Борьбе не на жизнь, а на смерть. В такой обстановке каждый должен определить свое место. Нейтралитет здесь недействителен! Кто не с нами, тот против нас!
— Значит, Илья… — девушка не договорила.
— Будем надеяться, что он не уронит чести русского офицера…
— А я могу быть… — Лиза замялась, подыскивая слова. — Могу быть чем-то полезной?
— Хотите стать Жанной д’Арк? Ну-ну, не обижайтесь, я шучу. Конечно, можете! Однако как на это посмотрит Дементий Ильич?
— Она уже оказывала кое-какие услуги, хотя, наверное, об этом не догадывалась.
— Вот и прекрасно. Раз есть родительское благословение, можно действовать.
— А вы не смейтесь!
— Ну что вы, Лиза, я очень рад за вас. Очень! — сказал Добровольский, и Лиза смутилась под его взглядом.
— Только я хочу что-нибудь серьезное.
