— Не спишь, Илья?
— Не сплю.
Илья сидел в глубоком кресле. На коленях раскрытая книга. Но он не читал. Дементий Ильич сел рядом. Спросил после минутного молчания:
— Что же к нам не спустился? Я ждал…
Илья не ответил. Он не сменил позы, не поднял голову.
Они никогда не были близки. Дементий Ильич, умножая доходы, не уделял внимания жене и детям, считая, что увеличение богатства есть его первостепенная обязанность перед семьей. Только однажды осенним днем, когда Илья после долгой учебы в столице приехал домой в хрустящей форме поручика, отец впервые в жизни растерялся: его ли это сын? Потом появилась гордость!
Через год началась война… А полтора месяца назад, холодным предвесенним вечером, кто-то постучал в тяжелые ворота. Евдокия Матвеевна, услышав знакомый голос, замерла на полдороге. Дементий Ильич, выйдя вслед, увидел у калитки плачущую жену и сына. Тот был худ, небрит, в драной шинели и грязных солдатских обмотках.
Илья, неразговорчивый, закрывался в своей комнате, ссылаясь на нездоровье, или бродил по дому, ни во что не вмешиваясь, ничем не интересуясь, Дементий Ильич порывался поговорить с сыном, но всякий раз умолкал, услыша просительный шепот жены: «Погоды малость, дай ему прийти в себя, пожалей…»
— Да, я ждал тебя, — повторил Субботин.
— Что ты от меня хочешь? — тихо спросил Илья.
Дементий Ильич прошелся по комнате, подбирая слова убедительные и проникновенные.
— А что может желать отец от сына? Единственно, чтобы тот шел по отцовским стопам, продолжал отцову дорогу.
— Не поздно ли?
— Как прикажешь понимать?
— Как больше нравится.
Дементий Ильич неожиданно усмехнулся.
— Второй раз за вечер задаю такой вопрос и второй раз получаю такой ответ… Купец Митрюшин намекнул на наше мужичье происхождение. — Субботин внимательно посмотрел на сына. — Вот я и спросил.
— И что же?
— Ушел Карп Данилыч, обиделся ли, разгневался — не поймешь.
— Я не о том. — Голос Ильи стал крепче, напряженнее. Я спрашиваю, как ты относишься к нашему мужичьему происхождению?
— Я глаза не опускал, когда жизнь носом в навоз толкала. И не выхвалялся, что дед мой крепостным был. Это сейчас некоторые галдят об этом как сороки, к новой власти примазаться хотят. Я не из таких. Я себе жизнь сам делал. Дед начал, отец продолжил, ну и я лицом в грязь не ударил. Хочу, чтоб и ты…
— Считаешь, что сейчас это возможно?
— Почему бы и нет?
— А как же революция, новый уклад…
— Все это временно, а мы вечны, потому что Субботины — это деньги, а деньги — власть!
— У тебя, я смотрю, своя философия.
— Какая там, к черту, философия! Нынешний уклад исчезнет, как дым! Как он может существовать, если против него все имущие люди, если против него сама церковь?!
— Ради бога, не надо меня агитировать! — Илья швырнул книгу на невысокий кривоногий столик. — Наслышался я всего: большевики, меньшевики, кадеты, эсеры, монархисты, анархисты! Да пропади все пропадом! Я воевал не за них, а за Родину, за Россию! Ради этого и шел под пули, глотал газы, гнил в плену. Хватит! Дайте мне дышать свежим воздухом! — Илья захрипел, словно действительно задыхался.
Дементий Ильич оторопело глядел на его серое лицо. Но Илья быстро успокоился и опять откинулся в кресло. Дементий Ильич посидел еще минуту. Потом поднялся и тяжело направился вниз по крутой лестнице. В спальню вошел всполошенный и испуганный. Евдокия Матвеевна настороженно следила за мужем.
— Чего глядишь? Спала бы давно! — прогудел Дементий Ильич, укладываясь в постель, тонко пискнувшую под его громоздким телом.
— Уснешь с вами, как же, — ответила жена. — То один, то второй, то третий…
— Третий-то хоть кто?
— Лизавета твоя разлюбезная, — в сердцах ответила жена.
— Лиза? Ты говори, да не заговаривайся!
— А ты ее не выгораживай, глянь-ка лучше на нее: никого не признает, все нипочем, мать ни во что не ставит, — выговорилась Евдокия Матвеевна и заплакала.
— Будет тебе, перестань, — Субботин неловко приласкал жену.
— Да как же, Дементюшка, что на белом свете творится, страх господний… Глафира Митрюшина говорит, конец нам всем!
— Слушай ты Глафиру!
— И Лизавета тоже…
— Ну что Лизавета, что Лизавета! Что ты к девке пристала?!
