— Говорите прямо, батюшка: с большевиками, — Лузгин посмотрел на него хитроватыми глазами. — В церкви вы более откровенны: богослужения в митинг превращаете. Надобно действовать тоньше, осторожнее.
— «Тоньше, осторожнее»! — вспылил священник. — Нет, не приемлю! Подобное приличествует лишь погрязшим во лжи и непристойности. Я полагаю святым долгом во всеуслышание говорить людям божью правду, открывать глаза на мерзкие дела вероотступников!
— Вы, без спору, правы в своем гневе, — ответил Тимофей Силыч. — Но надобно знать, что ни одно правительство не станет терпеть открытых призывов к его свержению. Это политика. А, скажу я вам, нынешняя политика прежней рознь, и рознь преогромная. Бывалоча, патриархи, митрополиты, протопопы расходились в форме, содержание — государство, церковь, вера — для них оставалось незыблемым. Так же и государство относилось к церкви. Ныне религия отметается как нечто противное духу общества, которое пытаются устроить большевики.
— Именно поэтому мы обязаны бросить вызов богохульникам, смести ураганом священной ненависти!
— Именно! — согласился Лузгин и, уходя от ненужного спора, добавил: — Для того и собрались.
— Вот-вот, — обвел всех строгим взглядом Дементий Ильич, — а ругаемся, как мужики сиволапые.
Митрюшин усмехнулся, это не ускользнуло от внимания Субботина.
— Что тебе не по душе, Карп Данилыч?
— Не любишь мужиков-то!
— А за что их любить прикажешь?! — Многие никли под таким взглядом Субботина, но Митрюшин знал себе цену.
— Забыл, знать, какого ты роду-племени?
— Это как же понимать? — Голос Субботина стал глух и густ, как эхо далекого грома.
— Как хошь, так и понимай. — Карп Данилыч встал, пригладил ладонью рыже-седые волосы на низколобой голове. — Я мыслю: собрались мы для общего дела, стало быть, и согласие промеж нас должно быть. Ан нет! Знать, и проку, что от снега в июньский день, одни убытки. А коли так, затевайте драку с Советами сами, а мне моя рожа дороже.
— За чужими спинами схорониться хочешь?
— Напраслину на меня, Дементий Ильич, не возводи! У меня свои соображения.
Он посмотрел на отца Сергия, словно желая о чем-то спросить, но передумал.
— Прощевайте пока.
Смирнов хотел его остановить, но Лузгин предупреждающе поднял руку. Василий Поликарпович испуганно переглянулся с братом.
— Пойдет в Совет или в милицию, да и расскажет, что видел-слышал…
— Не беспокойтесь, — отец Сергий сказал уверенно, — Карп Данилыч человек истинно верующий, предательства убоится. Сегодня ушел, чтобы завтра вернуться!
Слова священника успокоили, разговор вновь вошел в нужное русло.
— Я так думаю: надо прежде ударить по карману рабочего, их главной опоры. — Тимофей Силыч говорил с легким придыханием. — Остановить заводы, фабрики, не заплатить денег. Вот тогда и поглядим, как они взвоют. Да не на нас, а на власть новую.
— Остановить можно, — с сомнением произнес Смирнов. — Но ведь это расценят как саботаж… Да и убытки.
— А надо по-умному делать, — глянул на него Лузган. — Если у тебя в котельной топлива нет, сможет завод работать? Нет! А какое у нас топливо, сами знаете — торф. Стало быть, надо сделать, чтобы торф этот… — Он сложил трубочкой толстые губы и попробовал свистнуть, но свиста не получилось, и Лузгин улыбнулся. — Одним словом, понятно… Можно и по-другому! Я, к примеру, со своим управляющим кое-что предпринимаю. А насчет убытков… По мне, лучше отдать копейку, чем ждать, пока отнимут рубль.
Все одобрительно закивали головами.
— Стало быть, первое наше дело — торф. Поджечь его нехитро, но сделать это должен человек не нашего круга. Чтобы на нас никаких подозрений. — Тимофей Силыч несколько раз глубоко и шумно вздохнул, потом повторил со значением: — Никаких подозрений. Нам предстоят дела важнее.
— Вот именно, — подхватил отец Сергий. — И здесь нам помощь окажут господа офицеры…
