— Не трудитесь, — остановил Прохоровский. — Мы сюда приехали не рассиживаться.
— А зачем же? — невинно спросила Пульхерия, играя бровями.
— Во вторник в деревне была банда, — ответил начальник милиции, стараясь не встречаться с ее взглядом, — и заночевала здесь, в этом доме.
— Нешто мне справиться с ними, окаянными?
— Вас пока ни в чем не обвиняют. Но мне бы хотелось узнать некоторые подробности.
— Какие подробности? — насторожилась Маякина. — Никаких подробностей я не знаю.
— Бросьте! Или думаете, что я поверю тому, что вы не запомнили ни одного лица и ничего не слышали?!
— Ничего не запомнила и ничего не слышала! Еще чего! Буду я к ним приглядываться.
— А вы вспомните как следует. Имена, клички, приметы…
— Да чего вспоминать-то, когда вспоминать нечего! Мне они все на одну рожу! Ну песни орали, плясали, ругались да обнимались, известное дело — пьяные.
— Но почему именно к вам пришли?
— Почем я знаю, — нимало не смутилась Пульхерия. — Это у них надобно спросить.
— Не хотите говорить, — сказал Прохоровский, помолчав. — В этом я вижу две причины: либо вы с ними заодно, либо боитесь.
— Ни с кем я не заодно, — неожиданно резко возразила Маякина. — Я сама по себе.
— Значит, боитесь.
— Может, и боюсь. Такая уж бабья доля, чего-нибудь да обязательно бояться.
— Да как вы не поймете? — не выдержал начальник милиции. — Мы сюда для того и приехали, чтобы узнать, где банда. Ликвидируем ее — и вам нечего будет бояться. Просто удивительно: мы хотим сделать нужное и чрезвычайно важное для всех дело, а вы не хотите нам помочь!
— А с какой стати я должна помогать? Ты мне что, сват или брат, крышу починил, муки привез?
— Сейчас разговор не об этом!
Но Маякину прорвало. Словно устав от улыбок, насмешек и заигрываний, она закричала:
— Это для тебя не об этом, а для меня об этом! Ишь какой выискался! Вольготно, гляжу, мужикам живется, при любой власти — на коне! Чуть чего, подхватился — и будь здоров, а баба сиди, как квочка! Да еще пинают кому попадя! А тут угождай да помогай! А мне кто поможет?!
— Советская власть, — ответил Прохоровский, думая о том, как все складывается неудачно и до обидного глупо.
— Тю-у, сказал, — захохотала женщина. — Где твоя Советская власть, где? Покажи хоть? Что насупился, как бирюк? Не знаешь?
— Вот оно что, — глухо проговорил Сергей Прохорович, медленно вставая и распрямляя спину. — Знай, пугать не буду! Я тебя застрелю, как врага революции и пособницу бандитов.
Остекленевшими глазами следила она, как его рука поплыла к кобуре, достала револьвер. Тело стало чужим и непослушным. Хотелось остановить, закричать, спрятаться…
И, только увидев ее изуродованное страхом лицо, Прохоровский очнулся. Он представил, что сейчас может произойти, и ему стало не по себе. Но уже в следующее мгновение обрадовался, уловив, в каком состоянии находится Маякина. И, стараясь оправдать высокой целью непростительную жестокость, четко выговорил:
— Или ты все скажешь, или…
— Скажу, все скажу! Только убери эту… убери, — запричитала женщина. — Двое из главных были, двое. Один как жердь, Ванькой звали, второй невысокий ростом будет, плечистый. Энтот — Миша, ехидный такой, насмешливый. Других не запомнила, разрази меня гром!
Прохоровский слушал захлебывающийся голос и убеждал себя, что делает все правильно и в соответствии с обстановкой.
На обратном пути, когда дорога круто изогнулась и потянулась вдоль реки, их обстреляли. Выстрелы раздались с противоположного берега недружным залпом, неумело и урона не принесли. Прохоровский удивился тому, что рад стрельбе: она словно очищала его от горькой накипи, оставшейся от посещения Маякиной.
В милиции Прохоровский рассказал Кузнецову и Госку о посещении Маякиной.
— Так, — задумчиво сказал Госк, — значит, Ваня и Миша…
— Вам эти имена что-то говорят? — спросил Прохоровский.
— Недавно со мной поделились любопытными воспоминаниями… Подождите несколько минут, — попросил Госк и вышел в коридор. Вернулся он с Тимониным. Яша был бледен. Он старался скрыть волнение, но делал это так неумело, что оно сразу бросалось в глаза.
— Яша, хочу тебе задать несколько вопросов, — сказал Госк. — Не возражаешь?
