Мартленд нашел меня; наверное, я всегда полагал, что так оно и будет. Он пришел к устью копи и позвал меня. Я не ответил.
– Чарли, мы знаем, что вы внизу. Бога ради, да мы вас унюхали! Послушайте, Чарли, остальные меня не слышат, я хочу дать вам фору. Скажите мне, где эта чертова картина, снимите меня с крючка, и мы на ночь от вас отстанем. Сможете оторваться.
Не думает же он, что я в это поверю, правда?
– Чарли, Джок у нас, он жив…
Я знал, что это ложь, и меня от этой низости вдруг переполнила ярость. Не показываясь, я направил револьвер на выступ скалы у выхода и выпустил заряд. Грохот на секунду оглушил меня, но я все равно расслышал рык большой расплющенной пули, что рикошетила в Мартленда. Когда он заговорил снова – уже из другой точки, – голос его звенел от страха и ненависти:
– Ладно, Маккабрей. Вот вам другое предложение. Рассказываете, где эта чертова картина и остальные фотографии, и я обещаю пристрелить вас чисто. Больше ни на что рассчитывать вы уже не можете. И даже тут вам придется поверить мне на слово. – Эта реплика ему понравилась. Я выстрелил опять, взывая к небесам, чтобы искореженный свинец снес Мартленду лицо. Он снова заговорил – принялся объяснять, насколько ничтожны мои шансы, не понимая, что себя я уже списал со счетов и теперь мне хочется только его жизни. А он с любовью перечислил всех, кто желает моей смерти, – от Испанского Правительства до Общества Блюдения Дня Господня; мне положительно польстило, каких масштабов кашу я заварил. А потом он ушел.
Позднее они полчаса стреляли в меня из пистолета с глушителем, в промежутках прислушиваясь к воплям боли или крикам «сдаюсь». Пули с визгом и жужжанием метались от стены к стене, едва не сводя меня с ума, но коснулась меня только одна; они не знали, куда сворачивает шурф, влево или вправо. Единственный удачный выстрел раскроил мне скальп, и кровь теперь затекает мне в глаза; выгляжу я, должно быть, первостатейно.
Дальше меня пытался выманить американец, но ему тоже нечего было предложить, кроме быстрой смерти в обмен на информацию и письменное признание. Наверняка они подняли «роллз» из могилы в каньоне, ибо американец знает, что в обивке верха Гойи нет. Испания, похоже, должна возобновить с США договор о стратегических военно-воздушных базах на своей территории, но всякий раз, когда Штаты ей об этом напоминают, испанцы переводят разговор на Гойю. «Герцогиня Веллингтонская» – «как известно, похищена по заказу американца и находится на территории США». Он не стал бы мне рассказывать о базах, если б считал, что у меня есть шанс выжить, правда?
Я не беспокоился отвечать – мне было некогда, я возился со скипидаром.
Потом он изложил альтернативу – грязная смерть. Они уже послали за канистрой цианистого калия, той дряни, которую они применяют к кроликам тут и людям там. Отсюда вытекает: я не могу надеяться, что Мартленд спустится за мной. Придется идти к нему. Уже не важно.
Со скипидаром я закончил; будучи смешанным с виски, он прекрасно растворил подкладку моего чемодана, и теперь Гойя улыбается мне со стены – свежая и милая, как в тот день, когда ее написали, несравненная нагая «Duquesa de Wellington», моя по гроб жизни. «До, Дьё эгзист»[255].
Виски хватит поддержать меня до того, как начнет меркнуть свет, а там – кто тут испугается? – я вынырну со своим громоносным шестизарядником, словно какой-нибудь тертый жизнью герой Старого Запада. Я знаю, что Мартленда убить сумею; затем кто-нибудь другой убьет меня, и я паду яркой вечерней дымкой в преисподнюю, где нет искусства, нет выпивки, – ведь в этой истории, в конце концов, имеется мораль. Вы же это понимаете, не так ли?
