Я уверен, что это один из флигартских туристов; но что ему тут делать? Может, геолог, может, бездарный наблюдатель барсуков, может, просто идиот. Но глубинной тошноты в брюхе все эти гипотезы не утишают. Брюхо мое убеждено, что во Флигарте собрался анти-Маккабреевский отряд. Стоит ли гадать, чьи они – я могу вообразить себе крайне мало людей, которые на этой неделе настроены не анти-Маккабреевски.
Позднее
Пора кончать, царица.
Угас наш день, и сумрак нас зовет
[242].
Вот оно, а может – вон; режьте где хотите, но игра окончена. Только что несколько минут я наблюдал всю Флигартскую Банду в бинокль сквозь щель в ежевичной фортификации. Тощий американец – плечи у него раздаются вширь все больше с каждым разом, когда я к нему присматриваюсь, – вероятно, один из дуэта комиков «Смит и Джонз», с которым я познакомился у шерифа в Нью-Мексико; быть может, он – полковник Блюхер; уже неважно, их и собственные мамочки различить, наверное, не в силах. Крепкая фемина – эту участницу художественной самодеятельности я, похоже, знаю, ибо в последний раз видел, как она исходит на мочу в «триумф-геральде» на Пиккадилли, вы-то уж наверняка помните. Судя по тому, как она держится, детей рожать ей уже поздно, а участвовать в состязаниях по дзюдо на уровне черного пояса – еще нет.
Со мной живите до склона лет – если успеете, – ведь лучшее еще грядет[243]. «Тертиум квид»[244], толстозадый папаша – это… о, вы уже догадались… да, это Мартленд. За исключением себя, я в жизни еще не видел человека, настолько созревшего для смерти. Зачем мне так его ненавидеть, сам не понимаю – он не сделал мне ничего особенно плохого; пока.
Дневная рекогносцировка завела меня сегодня недалече: не успел я расстаться с моим ежевичным «порткошером»[245], как услышал, будто стадо буйволов топочет по болоту. То был Мартленд собственной персоной – на четвереньках, он играл в Деревянного Индейца[246], брал след. Я уполз, давя в себе хилый смешок. Можно было бы пристрелить его на месте и сразу же – я так почти и сделал. Едва ли тут промахнешься мимо пикантной напудренной тальком расселины его мясистых ягодиц, если он нагибается; в конце он, разумеется, свое получит, так отчего же концу не наступить сейчас? Возьми же, возьми эти ляжки, от коих так мило отрекся[247] в колледже Хэйлшам в пользу Офицерских Сынов, да и в других местах тоже.
Но я берегу порох и пули на тот случай, когда – если – мою нору отыщут; если разрядить этот «смит-и-вессон» в узком шурфе, грохот будет как от браконьерского двенадцатого калибра, на который непременно сбегутся егерь и его крепкие дружбаны. Я бы не стал ничего ставить на шансы Мартленда и компании против решительно настроенного егеря в это время года. Бедный Мартленд, он с Войны не ловил никого круче инспектора дорожного движения.
Все они сейчас пьют какао или что там они пьют, сгрудившись вокруг мокрого и дымного костра у палатки во Флигарте; в бинокль я изучил их достаточно тщательно, там все без обмана.
Как, в сорок два ты еще жив – такой отменнейший мужик?[248]
Ну, в общем, да.
Едва.
Манускрипт мой, переложенный пользительными дензнаками, покоится в нутре Уортонского почтового ящика на пути к «Ла Мезону[249] Спон». Интересно, чьи глаза прочтут последние заметы, чьи ножницы отчекрыжат необдуманные слова и какие именно, чья рука чиркнет спичкой и поднесет пламя? Вероятно, лишь ваши, Блюхер. Не ваши, я надеюсь, Мартленд, ибо я намерен сделать так, что вы составите мне компанию в странствии туда, куда уходят непослушные торговцы искусством, когда умирают. И я не стану держать вас за руку.
В темноте, когда я вернулся из Уортона, все они уже бродили по Утесу; это был кошмар. Для них – могу себе представить, тоже. Я крайне смутно помню, как ползал и трясся, крался и контркрался, напрягал измученные уши во тьме и слышал больше звуков, чем звучало; наконец – безмозглая паника. Я понял, что заблудился.
Я перегруппировал все свои умственные силы – прискорбным образом истощенные – и заставил себя съежиться в какой-то дыре, пока не сориентируюсь, а джазовая импровизация моих нервов не прекратится. Мне почти удалось стать майором, достопочт. Дэшвудом
