Итак, проходит около ста двадцати минут, прежде чем дверь моей клетухи снова распахивается. Вчерашние фальшивые легавые берут на себя транспортную доставку комиссара. Один из них хватает меня за ноги, другой — за плечи, и мы отправляемся в путь.
Мы продвигаемся под музыку Сен-Санса в ритме плывущего по волнам лебедя, которого то и дело накрывает с головой голубая вода. Эти гады волокут меня по корабельному проходу, стараясь почаще хрястнуть свою ношу об пол.
Наконец, мы добираемся до огромного трюма. Трое других типов стоят вокруг здоровенной бочки, откуда доносятся визги и хихиканье. Я вижу, как из нее высовывается багровая мордуленция Толстяка. Он ржет, как толпа горбатых на кукольном представлении «Конька-горбунка» меж двух горбов безумного верблюда.
— Во дают! Мерзопакостники! — кричит Ужасающий — Ишь, что отмочили! Хватит, я больше не могу… Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Ай, щекотно!
Мои конвоиры подтаскивают меня вплотную к бочке. С неописуемым ужасом я обнаруживаю гнусное вероломство этих отпетых негодяев. Они раздели Берю догола, намазали всего медом и посадили в бочку, полную муравьев. Сверху бочка закрыта листом толстого стекла с вырезом, через который торчит башка Берю. По телу моего бесценного друга алчно шастают полчища прожорливых бестий.
Ко мне поворачивается старый яп в золотоносных очках.
— Мед — всего лишь легкая закуска для возбуждения аппетита, — заверяет он меня. — Как только эти симпатичные насекомые закончат ее, то сразу перейдут к основной части трапезы. Это муравьи шамайберю — самые агрессивные и хищные среди своих собратьев. Через два-три часа от вашего милого друга останется один скелет.
Услышав о такой перспективе, Жирняк мигом подавляет свой безумный смех.
— Эй, Сан-А! Не валяй дурака! — умоляет он. — Скажи им, куда r{ спрятал конверт, я больше в такие игры не играю!
Ваш добрый славный малый Сан-А производит молниеносный расчет. Бели я скажу им правду, то Рульту несдобровать, да и наше положение вряд ли улучшит его, так как я сильно сомневаюсь в том, что наши палачи освободят нас после всего этого. Заполучив проклятый конверт, они в знак признательности привяжут по тяжеленной медали к нашим ногам и отпустят нас бороздить тихоокеанские глубины. Тогда для нас наступит финал игры «Спокойной ночи, дамы, господа» под звуки «буль-буль» и «банзай».
Но вы ведь уже знаете (так как я вдалбливал вам это на протяжении долгого времени, мои ангелочки), что я на выдумки горазд.
— Хорошо, допустим, я скажу вам, где конверт, что вы тогда предложите нам взамен?
— Жизнь, — бросает японец с носом в форме глубоководной картофелины, — Я знаю, что на Западе люди придают ей большое значение.
— Какие гарантии вы можете дать, что получив конверт, вы сдержите слово?
— Конечно, никаких, — бесстрастно отвечает желтый карлик.
— Но так как это ваш единственный шанс, у вас нет выбора. Даю слово, что получив конверт, я сохраню вам жизнь. Так что решайте сами…
— Поверь этому месье, Сан-А! — вмешивается Берю. — Сразу видно, что это серьезный человек!
Муравьи начинают цапать его за брюхо, и мой дорогой Диоген готов отдать все на свете и в его окрестностях за то, чтобы его поскорее вытащили из бочки. Ему до смерти надоело изображать из себя корм для насекомых.
— Ладно, я все расскажу вам, — решаюсь я. — Но чтобы я убедился в вашей честности, сначала вытащите его из бочки!
Маленький коварный очкарик вежливо кивает:
— За этим дело не станет!
Он что-то говорит своим приспешникам. Тотчас же один из типов хватает шланг и, просунув его через отверстие в крышке, принимается поливать Толстяка водой. Берю начинает отчаянно чихать и отфыркиваться. Вскоре он успокаивается, так как муравьи не выдерживают натиска струи. Через три минуты бравого инспектора Берюрье извлекают из импровизированного саркофага. Его кожа обрела цвет вареного рака. Мой несчастный грязнуля никогда еще не выглядел таким чистым. Муравьи устроили ему большую стирку, сожрав вместе с медом всю его грязь.
Бедолага отчаянно скребет ногтями свою освеженную шкуру.
— Эти мерзавцы едва не довели меня до приступа старческого маразма, — негодует он. — Сума сойти, как чешется! Развяжите мне руки, чтобы я мог почесать себе все места, японский городовой!
