“А что рождается из разочарования? Надежда и новое ожидание”, – любит повторять Париде Буссотти.
По сути, как ведет себя соблазнитель? Совсем не так, как охваченный возбуждением человек. Возбужденный человек с восьми утра бродил бы по гостинице, пытаясь услышать запах духов мадам Мартен.
А соблазнитель, наоборот, не показывается. Соблазнитель создает тайну.
“Мы так же ищем встречи с Богом, как ищем встречи с людьми. Потому что и то и другое – сокровенная тайна”, – вот вам еще один перл Париде Буссотти.
Тайна будет раскрыта в одиннадцать вечера.
Париде Буссотти сидит голышом, нога на ногу, с сигаретой в руке, на балконе своего номера.
Он дрожит на прохладном ветру, но терпит, зная, что дело того стоит.
Мадам Мартен появляется на балконе ровно в одиннадцать. Такой пунктуальности позавидует кукушка из швейцарских часов.
Обнаружить Париде на балконе – последняя надежда прекрасной мадам. А с последней надеждой не расстаются.
Первый признак блестящей победы Париде: мадам Мартен ничуть не смущается, увидев его голым. Стыд она оставила дома.
Второй признак: мадам не отводит взгляда.
Третий признак: мадам многозначительно улыбается. Обнаружив Париде, она явно обрадовалась.
Париде вскакивает и подходит к разделяющей их решетке.
А теперь признак, свидетельствующий против него: мадам Мартен с нескрываемым ужасом глядит на блестящий от слюны рот Париде. Зрелище не из приятных, желания оно явно не пробуждает.
Но Париде мгновенно делает встречный ход и произносит фразу, от которой мадам становится легче:
– Я знаю, что тебе не нужны поцелуи. Повернись. И нагнись вперед – понюхать, как пахнет австрийская герань.
Мадам Мартен так и делает: она поворачивается к Париде спиной, ягодицы оказываются ровно между прутьями решетки. Она наклоняется и слышит впереди аромат герани, а сзади, мгновение спустя, миазмы тайного секса.
Тихо так, что муха не пролетит, потому что месье Мартен может ночью услышать муху и проснуться. Лишь мягкие, безостановочные шлепки кожи о кожу разносятся, словно легчайший бриз, по тихой Каринтии.
По окончании радостной встречи, не проронив ни слова, мадам Мартен удаляется – удовлетворенная, готовая к восстанавливающему силы сну.
“Лучший соус, – думает Париде, – снимают с плиты за секунду до того, как он подгорит”.
На следующий день Париде сообщает Томасу:
“Мы пришли в этот мир, чтобы исполнилось обещание великого счастья: молчаливый оргазм”.
Я бы мог рассказать вам о десятках и даже сотнях подобных приключений Париде Буссотти, но он бы мне этого никогда не простил. Он терпеть не может списки. Он считает их пошлыми, излишне современными и схематическими.
Ему интересны глубинные механизмы возникновения близости между людьми, которые внезапно, неожиданно, яростно запускает процесс соблазнения.
Неожиданно распахивающиеся глубины: вот что он будет помнить целую вечность.
Иначе говоря, бесконечные проявления человеческой души.
Он помнит, как рыдала прекрасная датчанка, когда он покидал ложе любви. Впрочем, рыдая, она ела сливы, помогавшие справиться с хроническим запором.
Он помнит прекрасную, как столетнее дерево, Агату Маринелли, раздвигавшую ноги в то самое мгновение, когда она заявляла:
“Меня ты никогда не получишь”.
Помнит американку Деметру Холл, разрешавшую ему трогать только левую грудь, потому что правая, по ее мнению, не выдерживала сравнения.
Помнит славянскую княгиню, беспрерывно твердившую: “Это нехорошо”.
Еще он помнит, как во время судорожного соития синьору из Барлетты хватил инфаркт. Умирая, она хрипела, а он ничего не понял: он решил, что грубые и шумные звуки сопровождают оргазм.
Помнит, как не один час он томился рядом со студенткой из Вены: она ждала звонка своего жениха, а когда тот наконец позвонил, отдалась Париде, одновременно болтая о том и сем с ничего не подозревающим юношей.
Впрочем, возникает вопрос.
За все это долгое, беспрерывное странствие в глубинах женских душ Париде хоть раз влюбился?
– Никогда, – отвечает он.
И объясняет:
– Я не могу позволить себе столь опрометчивого шага. В моей работе влюбленность равносильна ошибке.
Однако в подобном ответе есть неизбежная толика лжи. Однажды Париде влюбился, но рассказать об этом он не может. А я могу.
