“Только следы пребывания детей бывают нам приятны. Все остальные оставляют после себя беспорядок”.
Подобные сентенции тоже были рисовкой. Проявлением тщеславия. Потому что Валерио на самом деле так не думает.
Для него это упражнение, как решать кроссворды.
Иногда Валерио мечтает сделать себе пересадку сердца, чтобы избавиться от эмоциональной сухости.
Студенты рассказывают, что его лекции скучные, как программа “Магазин на диване”.
Причина понятна: Валерио Моллетте не нравится преподавать.
Он не верит в преподавание как таковое. Не верит, что можно передать знания от одного человека другому. А когда это удается, другой, по его мнению, все равно все забывает.
Поэтому в аудитории он ограничивается тем, что негромко, но очень быстро зачитывает текст, который написал четверть века назад и с тех пор так и не менял.
Все эти годы студенты не раз приставали с просьбой читать лекции помедленнее, но он делал вид, что не слышит.
Зато ни разу не забыл завалить на экзамене этих назойливых мух.
Моллетта не верит в культуру, не верит в преподавание, не верит в свою жену.
Возникает вполне законный вопрос: “Во что же верит Валерио Моллетта?”
Этот вопрос задал его брат Энрико, с которым Валерио делится наболевшим.
Валерио ответил:
– В непредсказуемость. Впрочем, культура, особенно итальянская словесность, и моя жена не бывают непредсказуемыми.
Тогда Энрико спросил:
– А что бывает непредсказуемым, Валерио?
Тот уверенно ответил:
– Смерть. Только смерть непредсказуема, даже если ее заранее предвещают доктора, палачи или киллеры. Смерть – это всегда нечто новое. Ничего не меняя, она меняет состав живущих в мире.
Эта идея, в которую Валерио твердо верит, формировалась в его голове на протяжении многих лет, поскольку у него не раз была возможность видеть, как уходят из жизни.
Он видел, как травивший анекдоты таксист уронил голову прямо на клаксон.
Он видел, как его мама покинула этот мир, сказав с улыбкой:
– Ну, я пошла.
Он видел, как тетю Лучану, которая стояла, опершись рукой о стену длинного коридора своей квартиры, три минуты выворачивало, прежде чем она резко дернулась и испустила дух.
Он видел труп, лежащий навзничь на трамвайных путях с пулевым отверстием в голове.
Во всех четырех случаях Валерио Моллетта удивился.
Остальное время он просто не мешал течению жизни.
Когда его упрекают в том, что он далек от подлинной жизни, Валерио испытывает смутное чувство вины. Используя приемы, подсмотренные у великих романистов, он начинает повсюду оставлять записки с броскими фразами. Другие, и прежде всего его жена, впадают в серьезное заблуждение, полагая, что на самом деле Валерио страстно любит жизнь.
На самом деле Валерио Моллетта ничего страстно не любит. Только чужая смерть способна его удивить и потрясти до глубины души.
Наверное, еще и поэтому он с тревогой ожидает собственную смерть.
“Как я умру?” – постоянно думает Валерио и, перебирая в уме различные варианты, успокаивается.
Когда ему удается отвлечься от мыслей о собственной смерти, он воображает чужую.
Он ясно представляет, как люди падают на пол, как они кричат на больничных койках, истекают кровью в двух шагах от отделения “скорой помощи”, как они резко замирают на жестких стульях, как терпят эпилептические припадки, пока не кончатся силы.
Умирают все: водители трамваев, адвокаты, футболисты, безработные, коллеги по университету и студенты.
Умирают при свете дня.
Пока они живы, ему нет до них дела.
Вот о чем думает и что чувствует Валерио Моллетта.
Когда он был студентом, приятель, учившийся на психологическом, объяснил ему, что оргазм – это маленькая смерть. С тех пор Валерио, прежде относившийся к сексу как к чему-то недостойному и переоцененному, увидел в нем искру жизни. Возможность проявить себя, которую мы даем жизни.
Он стал упорно, без малейшего стыда заниматься онанизмом. А еще соблазнять студенток.
Общаясь со студентками, он не пытается быть оригинальным. Много лет назад он сформулировал фразу, которая сразит наповал любую:
“Поскольку бессмертия нет, мы должны воспринимать жизнь как не кончающееся свидание с анархией”.
Моллетта знает: это запрещенный прием. Но у него слабость к запрещенным приемам, особенно с тех пор, как он понял, что они работают как швейцарские часы.
