Среди отягчающих обстоятельств нужно учесть и следующее: дон Кармине не был левшой.
Пригвожденный к креслу, дон Кармине беспрерывно смотрит на телевизор, экран которого повернут к нему под прямым углом. Дело в том, что телевизор в полном распоряжении донны Эммы: восседая в кресле прямо перед экраном, она словно переносится в студию любимого первого канала государственного телевидения.
Так что дон Кармине не столько видит, сколько угадывает, что показывают на телеэкране.
А когда угадать не получается, дон Кармине приходит к грустному выводу: меня бросили.
Пройди дон Кармине долгую реабилитацию, к нему бы частично вернулась дееспособность, но, как поговаривают, из-за лени, вредности и скупости донна Эмма не долго думала: муж обойдется без физиотерапии.
Много лет назад жильцы дома 21 по виа Мандзони единодушно пришли к заключению, что Эмма Дзаппетта – самая злая женщина на свете.
Хамка, врунья, сплетница, наглая, мстительная, коварная, грязнуля, капризная, тупая, чокнутая, жадина, бессовестная, лентяйка, скандалистка, назойливая, бессердечная, бездельница, злюка, скупердяйка, завистница, а главное – хитрая как черт. Такой предстает донна Эмма всему свету.
Весь свет – это ее кондоминиум.
Донна Эмма, у которой детей нет, а муж больше не в состоянии попросить даже тарелку макарон с фасолью, мучается от избытка свободного времени. Зато она может упражняться в нечеловеческом коварстве, проявлять тупую, непредсказуемую и бессмысленную злобу.
Многие годы жильцы тайно проводят собрания кондоминиума с единственной целью – уволить донну Эмму, но так ничего и не добились.
Доскональное знание ею трудового законодательства разрушает самые жестокие планы врагов.
Камнем преткновения стала явная несправедливость: в отличие от большинства консьержей, получивших квартиру по месту работы в качестве бонуса, донна Эмма владеет лишь тесным помещением, в котором проживает.
Никто не понимает, как можно жить в норе, где темно, как в бомбоубежище, и сыро. К тому же, по слухам, донна Эмма владеет большими участками земли в районе Ачерры[20] и могла бы позволить себе квартиру на последнем этаже с панорамным видом, где проживает нотариус Чеккарони.
Те из жильцов, кто осмеливались публично заявлять о намерении прогнать коварную донну Эмму, столкнулись с “могучей злой силой”.
Так со смехом говорит о ней нотариус Чеккарони с последнего этажа.
Злая сила, которую донна Эмма обращает против всякого, кто, так сказать, вставляет ей палки в колеса, по размерам поспорит с бескрайней ледяной пустыней.
Иногда синьора Менотти со вздохом так и говорит:
– Живущее в ней зло величиной с Россию.
– Она кровожадна, как белый медведь, – вторит синьоре Менотти ее сын, налоговый консультант.
Когда лед трескается, ситуация становится опасной.
К примеру, пятнадцать лет назад доктор Аурьемма неосторожно бросил ей в лицо: “Я добьюсь того, что вас уволят, донна Эмма! Потому что вы мерзавка и гадина!” – а нынче он влачит жалкое существование.
Когда его фирма по производству медицинских протезов разорилась, доктору потребовалось продать пятикомнатную квартиру на виа Мандзони. Так он получил бы наличные, а сам переехал бы в квартиру поменьше. Однако потенциальных покупателей умело вылавливала донна Эмма, заявляя:
– Хорошенько подумайте, прежде чем покупать квартиру доктора Аурьеммы. Говорят, там водятся жуткие призраки. Много лет назад в этой квартире пролилась кровь.
В результате доктор Аурьемма так и не сумел продать свою квартиру (между прочим, очень красивую). К тому же последние пять лет по ночам ему все время что-то мерещится.
Разумеется, он считает, что донна Эмма прибегает к каким-то трюкам, чтобы убедить его, будто в доме поселились призраки.
И он прав.
В три часа ночи, когда ее никто не видит, беспощадная консьержка горстями швыряет камушки в окна Аурьеммы. Иногда в пять утра, в тапочках, надетых на короткие голубые носки, она звонит ему в дверь и сразу же убегает.
Но больше всего его пугают глухие стоны донны Эммы, которые распространяются по канализационной трубе и долетают до квартиры Аурьеммы. Глубокой ночью, стоя на цыпочках в ванной комнате, Аурьемма трясется от первобытного страха.
