Не самое главное - страница 42
Оба не проронили ни слова с полудня до одиннадцати вечера, оставаясь на своих местах.
Мальчик сидел за уроками, но сегодня им не захотелось смотреть на него.
В одиннадцать Марцио Пелле поднял голову. Потом поднялся сам и надел пижаму. Валерио не пошевелился. Он не спал, а лежал и глядел на влажный потолок.
Марцио собрался лечь спать, но прежде повторил свою просьбу:
– Задуши меня!
Аффабиле и на этот раз не ответил. И не пошевелился.
Темнота.
Разве может быть темно в тюрьме, где круглые сутки горит свет?
Тишина. Вся тюрьма строгого режима в Трани уснула. Пробило два часа ночи.
Марцио тоже спал.
А Валерио нет. Он лежал и глядел в потолок.
Потом он принял самое неожиданное в своей жизни решение. Он решил, что надо помочь Марцио Пелле. Надо его задушить. Но не в привычном смысле слова. Он должен задушить его берущими за душу песнями.
Поэтому глубокой ночью Валерио Аффабиле нарушил молчание и громко запел сентиментальную балладу, которая ему очень нравилась:
“Наша сумасшедшая любовь…”
Валерио спел ее твердым и уверенным голосом. Без пафоса, без выкрутас, хотя он все это умел.
Заключенные проснулись, один за другим.
И, клянусь Господом, они плакали в тишине, стыдясь того, что плачут. Плакали надзиратели. Плакал Марцио Пелле.
Тюрьма строгого режима в Трани плакала хором, пока Валерио Аффабиле, член каморры, многократный убийца, душивший людей, пел как настоящий профессионал, и его песня лилась по камерам и коридорам, звучала в столовой и во дворе.
А потом песня кончилась.
И воцарилась иная тишина.
Тишина неизлитых чувств.
Художник должен видеть конец своего творения.
Той ночью Валерио Аффабиле его увидел.
Марцио Пелле
Второго июля он подал судье прошение: разрешить ему присутствовать на похоронах жены, Эльзы Травальоли.
Это Марцио Пелле.
Судья прошение отклонил.
Девятого июля Марцио Пелле нашли повешенным на окне собственной камеры.
Лицом к окну.
Глаза обращены к сидящему за уроками мальчику.
По тюрьме прошел слух, что Валерио Аффабиле помог Марцио Пелле умереть.
Хотя в тюрьме всякое болтают.
Элеонора
Никак не может запомнить свою фамилию.
Элеонора.
Вчера она впервые услышала слово “снюхаться”. Почему-то ей захотелось пойти в зоопарк.
Бодрая тетя объяснила Элеоноре, что она проживет до ста двадцати лет. Девочка расплакалась: внезапно жизнь показалась ей совсем короткой.
К удивлению окружающих, в субботу утром она объявила с серьезностью нотариуса:
– Я не хочу становиться большой. Пусть я навсегда останусь девочкой. Вы, взрослые, делаете гадости.
Она очень надеется, что в мае завалит экзамен по балету.
Ей объяснили: чтобы стать балериной, нужно много заниматься и тренироваться.
Зная, что в душе она лентяйка, Элеонора решила про себя, что увлечение балетом должно закончиться как можно скорее.
Когда она вырастет (пока ей об этом неизвестно), она станет работать в интернете девушкой по вызову.
Ей будут платить четыре тысячи долларов за ужин с путешествующим по делам одиноким бизнесменом. Общаться с ним она будет с помощью планшета, которым снабдят все столики в ресторане.
Девственность она потеряет в космическом корабле, перекупленном ее приятелем – владельцем крутого магазина скобяных товаров.
Заклеенные старыми газетами девяностых годов иллюминаторы сделают сцену мерзкой и незабываемой.
Не увлекаясь коллекционированием старых электроприборов, она обожжет руку, сунув ее в предмет, которого прежде не видела, – микроволновую печь. Как ни странно, работающую.
Эскортом она проработает только четыре года: за это время накопит денег и запатентует изобретение, которое принесет ей миллиарды.
Элеонора запатентует последовательность мыслительных операций, которые позволят всякому открывать бутылки с вином силой мысли.
Она впадет в тяжелую депрессию, когда после смерти горячо любимого отца обнаружит, что он оставил ей в наследство только одно – старый штопор.
Ее фамилия Баттелло.
Альчиде Фарина
В четырнадцать лет переживает психологическую травму, потеряв горячо любимую маму Элеонору. В квартире раздаются вопли отца:
Альчиде Фарина.
– Куда же она делась?
Альчиде молча смотрит на него.
Отец успокаивается и тем же вечером, присев на краешек постели, заливаясь мутными слезами, спрашивает таким голосом, будто он руководитель греческого хора:
