потому что ты - зной моих пальм,
ты - зерно моих фиников, ты - скрытый огонь моих дел,
ты - дыхание моих уст.
О моя любовь!
Взгляни, я возвращаюсь
на невидимой этой бумаге,
слепоглухонемой,
я пишу тебе без конца.
(СТИХИ НА ТУАЛЕТНОЙ БУМАГЕ)
Все бывает - быть может, еще через пару дней
это большое кирпичное здание, в котором я нахожусь,
его цементные коридоры и стальные переборки
все грани сотрутся, останется только свет,
одинокий старик, поддерживающий огонь в высокой башне:
тюрьма станет для меня монастырем,
затерянным в горах.
Плотно скатав подушку,
сооружаю подставку для коленей,
пытаюсь сосредоточиться, глядя в стену прямо перед собой,
внутри священного пространства,
но в ушах навяз ненужный шум
сухо звучащего деревянного гонга.
Я скрещиваю ноги и делаю глубокий вдох.
Может быть, я сумею вдохнуть небытие, так
что уже не вернусь к действительности?
Но: сквозь стены ломится вся моя суета,
обострившиеся желания, яркие
образы моего распятого мира
как долго будет эта страна жить у меня в памяти?
Это сердце не сможет отупеть в бездействии!
Я буду оплакивать великую жизнь,
до тех пор, пока мой труп не выбросят на деревенскую площадь,
где его сожрут собаки
и потом удобрят им поля:
НЕБЫТИЕ И СМЕРТЬ - ОДНО И ТО ЖЕ!
Но и это сотрется
священное внутреннее пространство
станет садом радости для ночных птиц
и луна обрастет перьями!
Но и это сотрется:
плотно сходятся трещины, срастаются осколки,
в бесконечном пространстве я буду слышать
только собственное дыхание,
вдохи и выдохи,
до тех пор, пока они переливаются один в другой,
до тех пор пока я дышу.
Когда свет из башни
сольется с белой стеной,
я буду сидеть в сугробе солнца,
а моя отрубленная рука будет лежать
снизу на записной книжке
цветок для тишины.
Тюрьма - вокруг,
путь бесконечен,
но какое мне дело до всего этого?
ГОСПОДИ, УСЛЫШЬ
Господи, услышь песню приговоренных,
удавленных пуповиной виселичной петли:
услышь вой тюремных вагонов,
сухие щелчки выстрелов,
словно треск хрупких маленьких косточек
сброшенного с небоскреба зайца;
услышь, как взрываются звезды,
ибо ночь - капкан, и день - засада;
услышь тех, кто рыдает белозубыми ранами ртов,
обесчещенных падших нищих,
мужчин, потерявших мужество,
женщин с черными животами,
полными черной боли и черных звезд
потому что хватит, хватит, о Господи!
Ты говорил нам, но теперь спроси нас, Господи,
потому что здесь в наших глазах
майский день,
майский день нашего сердца
Господи, склони ухо к земле и услышь
и плюнь потом на твое зеркало.
И узри в воздухе дыру, которая велика
и с каждым мгновением ширится от безмолвия.
ТОЧКА ЗАМЕРЗАНИЯ
Солнце стоит высоко, оседлав небосвод,
роняет холодные капли - мерцающий льдистый конус,
шерсть пламени холода. Дребезжание,
ставшее камнем. Оседлав небосвод, солнце горбится
в лиловатом окрестном небе, образуя
зеркало: в нем ни единого отражения,
только бледноватый сгусток.
Напротив стена купальни, стальной лист,
в котором плавают зыбкие силуэты долгосрочников: бриться
предписано, но глотку перерезать непросто,
шейная артерия глубоко. Яблоко сердца гниет в груди,
в запястьях пульс - толчками поезда.
Сейчас - отсидев в одиночке уже не знаю сколько
странным образом обнаруживаю в камере зеркало: зрачок
застывшей воды; но под холодной пленкой
подсадная птица: бледная морщинистая обезьяна,
может быть, китайская, дикие ужимки, жесты,
едва встречаемся глазами. Слой на слой, гримаса на ухмылку,
серый пепел. Рот ее - кровавый мрак
сердцевины яблока. В глазницах - лиловатая грибница.
Образ обретает яркость: я отныне не один.
Нужно учитывать свои слова.
О, как же это случилось? Зима, будто яблоки,
в серой и рыхлой земле. И ветер,
взметающий золу, ветошь, газетные слова, дохлых псов,
гильзы, вскрытые шейные артерии улиц
трупы, покрытые слепнями, влипшими в ладони.
Стальные глаза вертолетов кружат над графикой дыма.
Перископ, ледяной осколок, встающий из синевы.
* одно из стихотворений, написанных в одиночном заключении и
нелегально переданных на волю. Впервые опубликовано в голландском
журнале "Де Гидс", 1977, N 8 (стр.548).
