Через какое-то время я столкнулся со сложностями в собственном раю, под которым подразумевал дом. Синтия часто сопровождала меня на всякие вечеринки и официальные приемы, но со временем ей перестал нравиться такой образ жизни. Празднование окончания войны затянулось, и ей все это просто надоело. Ей было противно ходить из бара в бар, с вечеринки на вечеринку, она старалась избегать шумных попоек. Она все чаще оставалась дома, ходила в кино или встречалась с друзьями. Ей приходилось совсем не сладко. Мы тогда жили в крошечной квартирке в Восточном Голливуде общей площадью не больше комнаты. По мере возвращения солдат с фронта найти свободное и доступное жилье становилось все сложнее.
Однажды у меня украли машину, во всяком случае, я так подумал. Я напился в одном местечке под названием Nickodell – ресторане с огромным баром. Мы пошли туда с парой моих приятелей-олимпийцев. Я выпил пару бутылок пива, после чего сказал: «Мне нужно поговорить кое с кем насчет товара на складе». Но я был настолько одурманен алкоголем, когда ехал на встречу – и, что еще хуже, когда приехал, – что тот вечер почти стерся из моей памяти. Я помню, как уезжал оттуда, но не помню, что происходило потом. Позже выяснилось, что я был настолько пьян, что просто вырубился, а потом бесцельно кружил на машине по Голливудским холмам. Наконец я припарковался, чтобы справить нужду возле какого-то дерева. Я направился домой, но это, как оказалось, был не мой дом. Я часами кружил по району в поисках своего дома, пока наконец не нашел нужную улицу. Прежде чем выйти в тот вечер из дома, я надел новехонькие туфли. Когда же я проснулся утром, каблуки были совершенно стоптаны.
На следующий день я ничего не мог вспомнить, а когда вышел на улицу, не смог найти автомобиль. Я заявил об угоне. Через два дня полиция обнаружила машину в двух милях от моего дома.
Еще одно разочарование того времени – разбившаяся вдребезги мечта вернуться в большой спорт. Между 1940-м и 1944-м Олимпиаду не проводили, поэтому с момента моих последних соревнований прошло уже много времени, но я решил рискнуть поучаствовать в Играх 1948 года. Я отправился на стадион Лос-Анджелесского городского колледжа и начал тренироваться. Сначала мне пришлось нелегко, но я усердно занимался, и наконец мне удалось вернуть то, что я бы назвал хорошей формой. Я выкладывался по полной, в течение нескольких недель бегая в тяжелых теннисных туфлях. Когда я решил, что готов, я позвал на помощь Синтию. Я дал ей секундомер и попросил засечь, за какое время я пробегу круг. Я встал на стартовую позицию, приготовился и побежал. Мне казалось, бежал я очень легко. Но когда я поравнялся с Синтией, она выкрикнула: «Шестьдесят восемь!» Так, минуточку, что-то здесь было не так. Когда я сделал еще один круг, она прокричала: «Две семнадцать». Что? Да не может быть, чтобы я замедлялся. Я поднажал и вдруг почувствовал странное ощущение в лодыжке, а затем меня обожгла сильнейшая боль в икре. Сказались мои старые травмы. Я решил не обращать на них внимания. Но уже к последнему кругу совершенно выдохся. Моего фирменного ускорения на финишном отрезке как не бывало. Я рухнул на траву. Пробежал я за 4:28. На голову ниже среднего показателя для профессионалов. Синтия попыталась утешить меня, но это не помогло.
Моя мечта вернуться в спорт умерла в тот самый день, в тот самый момент. В довесок к тому, через что мне пришлось пройти, война потребовала от меня жертвы и в той сфере, которая всегда значила для меня больше всего, – в беге. А ведь я бросил пить, чтобы тренироваться. Теперь у меня не было причины ограничивать себя в чем-либо.
Мы с университетским приятелем, Гарри Ридом, наскоро набросали план большого путешествия на корабле. У Гарри всегда водились деньги, он имел красивую машину и собственную парусную шлюпку – 34-футовый ял под названием Kummel, который, к несчастью, перевернулся во время урагана в Нижней Калифорнии в 1936 году. У его отца было много недвижимости, и мать Гарри следила за тем, чтобы сын ежемесячно получал чек на кругленькую сумму.
