Но лив также неторопливо принялся облачаться снова, только несколько необычным образом: шиворот-навыворот. Получилось забавно. Получилось необычно. Получилось никому не понятно. Хотя, и понимать-то было некому. Или — есть кому?
— Шел, нашел, потерял, — сказал человек громко и в никуда, то есть на все четыре стороны.
Сей же момент, словно из-под земли, перед ним образовался еще один человек. Да так, не человек, а одно недоразумение.
Был он низкорослым, каким-то косматым и безошибочно можно было предположить, что как раз он мог по достоинству оценить шутку, учиненную с одеждой Илейкой. Кафтан на незнакомце был одет по-диковинному: левая пола запахнута за правую, а не наоборот, как весь честной народ привык. Алый кушак мог бы выгодно отвлечь внимание от такой манеры одеваться, да обувка сводила все это на нет: правый сапог был одет на левую ногу, а левый на правую. Глаза у мужичка неистово горели зеленым огнем, на левой скуле разлился во всю возможную ширь роскошнейший лиловый синяк. Отсутствие правого уха только подчеркивали уложенные явно без помощи всяких гребней волосы. И вся кожа на нем отливала какой-то синевой.
— Конечно, — сказал мужичок, чем немало удивил Илейку. — Ты бы еще закричал: овечья морда, овечья шерсть!
Лив откашлялся для приличия и отступил почему-то к невозмутимой Заразе. Как бы невзначай, он взглянул на пришельца через правое ухо лошади.
Этим он почему-то развеселил незнакомца до булькающего хохота, хлопков руками по ногам и указательного пальца, направленного на него.
— А что тут смешного? — удивился Илейко.
— А, догадался, — веселился мужичонка, но никуда не исчезал, булькал себе смехом и нисколько не пытался проявить недоброжелательности.
— Мне всегда казалось, что ваш брат нем, как рыба, если и поет песни, то бессловесные, без текста.
— Может мой брат и таков, — ответил незнакомец и осторожно потрогал синяк под глазом. — А я, пока язык наш не сгинул, много наговорить могу. Это для слэйвинов я на вроде немца — не понимают они меня.
— А ты, стало быть, всех понимаешь, — усмехнулся лив.
— Конечно! — горделиво упер руки в бока пришелец. — Дело-то не в словах, а в намерениях. Слова — что?
— Что? — не понял Илейко.
— Мысль изреченная — есть ложь (слова Тютчева, примечание автора), — поднял кривой палец к небу собеседник. — Я иной раз всякую скверну могу чувствовать.
— Позвольте, а у меня — что не так? — развел руками лив. — Не ругался, не сквернословил. И в мыслях, чтобы пакостить в лесу не было. Шел, никого не трогал, птичек слушал.
Пришелец пожал плечами и ничего не ответил.
Испокон веков при лесах жили существа, чья порода отличалась от человеческой. Были они незлобивы, но любители всяческих проказ. От скуки, не иначе. Зайдет добрый человек в чащу, отвлечется на свои думки самую малость — а путь его свернет в сторону от верной тропы. До темноты будет плутать вокруг деревеньки, слышать мычание коров, лай собак — а выйти не в состоянии. Что поделать, коль Хийси решил пошутить? Делать совершенно нечего. Мириться с положением.
Хийси — это и есть леший. Он был всегда и, пожалуй, всегда будет. Разве что мудрые человеки изведут все сосновые леса во благо народное, порежут на спички и туалетную бумагу — тогда и жить лесовику будет негде, да и незачем. Тогда и сгинут они. Но не одни, потому что и людям без Хийси не прожить. Это человеческие мудрецы понимают? Понимают, только сказать ничего не могут. Как собаки — глаза умные, а речь невнятная.
Называют лешего немым, да, вдобавок, бесом. Это попы так изгаляются, те, что с мутной и далекой Византии подпитку получают. Леший, как и домовой, да и баннушко, без сомнения, твари Божьи. Их можно игнорировать, их можно не замечать, но жизнь заставляет с ними считаться. Пусть кто-нибудь загонит попа в баню для освящения, получит по голове кадилом — не могут там попы свои поповские ритуалы творить. У них свой бог, у Хийси — свой.
"Громко пели чародеи,
Прорицатели — у двери,
Знахари же — на скамейках,
Заклинатели — на печке,
Множество лапландских песен,
Мудрые творенья Хийси" (руна 12 "Калевалы").
Леший — мудр, но слабохарактерен. Илейко, не имея опыта больших лесных походов, да и малых, за ягодами, вениками и грибами — тоже, знал, однако, что делать при подозрении на "лесное очарованье". Даже слэйвины переняли обычаи онежан и олончан, чтоб не сгинуть, плутая по лесу. Одежду — долой, а потом ее шиворот-навыворот одеть. Это дань уважения стилю Хийси, его манере одеваться. Так у них модно. Еще присказку любимую сказать типа "шел, нашел, потерял". Только не на каком-нибудь левом языке, а на ливвиковском, либо вительском, либо, на худой конец, на кууярвском. Впрочем, и суомуссалмский подойдет, и панаярвский, и даже усманский. Да любой из 48 с лишним языков годятся. Только нельзя в лесу ругаться. Этого слэйвины не понимают, и буянит Хийси, не дожидаясь Ерофеева дня. А слэйвины ломают ноги в буреломах, заваливаются в болотины, и только их и видели.
