«Несладко же тебе живется!» — с болью отозвалось в душе Бориса. И, пожалуй, только сейчас он вдруг увидел ее всю: ее наигранная развязность выдавала почти полную беспомощность, она до сих пор сжимала в ладони найденные в кармане монетки — на них-то, видимо, и хотела чего-то поесть. Платьице не очень свежее, было то самое, что видел Борис в первый свой день в Москве. Но даже за этот срок она заметно выросла из него, особенно тесно было хорошо развитой груди. Перехватив взгляд Бориса, Женя неловко ссутулилась. Движение было непроизвольным, застенчиво-девичьим. Щеки ее вспыхнули, когда она по глазам Бориса угадала, что ее движение не сталось незамеченным.
Борис тоже покраснел и с трудом отвел взгляд от ее лица…
Они молчали, не зная, как восстановить прежнюю непринужденность. Пересилив себя, Борис с трудом выдавил:
— Вы все обо мне… А вы-то кто?..
— Я?.. — Женю будто стегнули плетью — так она вздрогнула от вопроса Дроздова. И вдруг, вскинув голову, сверкнула глазами: — Уличная девка я, вот кто! Вас это устраивает, барон?
Словно удавкой перехватило горло Бориса. Он облизнул внезапно пересохшие губы и сказал с болью, глухим, прерывающимся голосом:
— Зачем же вы так о себе?
— А если это правда? Я и в самом деле живу на улице.
Жалость, нежность, боль за нее заставили Бориса сделать непроизвольное движение. Широкой своей ладонью он накрыл кулачок Жени, в котором она сжимала монетки.
Изумленными глазами Женя посмотрела на руку Бориса, потом подняла взгляд на него самого. Губы ее зашевелились, но звука не последовало. И вдруг из глаз Жени хлынули слезы. Она не рыдала, плакала молча, горько. С истязающей душу откровенностью…
У Бориса подкатил комок к горлу. Не давая себе отчета, он сжимал кулачок Жени, будто пытаясь распрямить ее узкую ладонь, и не сознавал, сколько сил в это вкладывает. Кулачок девушки наконец разжался, и о стол тихо дзинькнули монетки. Этот звук неожиданно привел Женю в чувство. Она испуганно оглянулась, заметила девушку в белом переднике, которая направлялась к ним, и попыталась подняться. Но Борис крепко удерживал ее за столом…
Уже потом, рассказывая об этом ужине в столовой, Дроздов не мог вспомнить, что они ели. Сознание его, отчетливо все регистрирующее, включилось лишь в тот момент, когда кто-то рванул его сзади за шиворот, стоило им выйти на улицу, и он, движимый инстинктом, «врезал» хук правой, обладавшей, по свидетельству тренера, большой силой.
Казалось, что все произошло в одну секунду. Парень, которому «врезал» Борис, лежал на тротуаре. Женя резко и как-то мстительно расхохоталась.
— Съел? Так тебе и надо, собака!
Упавшего пружиной подбросило от ее слов, и Борис почувствовал резкую боль в животе; у него потемнело в глазах, на мгновенье он согнулся и от сильного удара в подбородок едва не опрокинулся навзничь, но Женя удержала его.
Это и спасло Бориса: он успел перехватить руку с ножом. С неистовой силой Борис выкрутил ее нападавшему за спину и свалил его лицом в лужу. Парень взвыл.
Отбросив нож, Борис чуть ли не узлом скрутил руки бандиту. Тот злобно выругался, но вдруг как-то сразу обмяк и смолк.
— Кто это? — хрипло выдавил из себя Борис.
— Мой сводный братец. Последняя сволочь… Его убить и того будет мало.
— Бра-ат?! — Борис отшатнулся, по, опомнившись, опять придавил ботинком заломленные руки бандита.
Рассказ Головастова как-то уже позабылся — уж слишком неожиданно произошло нападение.
— За что же он с ножом на меня бросился? Или это на тебя? Я так и не разобрал…
— А он на всех бросается, как бешеная собака!..
Омерзение и ненависть были в словах Жени. Роман Пухов, распростертый на тротуаре, очнулся и опять злобно взвыл, но вырваться уже не мог.
— Что же с ним делать?
— Дай ему по шее. И пусть катится.
— Он же тебя если не убьет, то изувечит.
— Да я его, гада ползучего, прирежу своими руками, если он…
— Большакам продалась, с-сука?! — взвизгнул Роман и, вдруг изловчившись, ударил сестру ногой.
Женя охнула и плашмя опрокинулась на спину. Падая, она головой ударилась о ступеньку.
Удар ребром ладони по шее заставил бандита обмякнуть и затихнуть. Борис бросился к Жене.
