– Марья Андреевна! Тута вас заждались ужо! – властно позвал хозяин.
Тоже мне командир выискался.
Почти одновременно с его призывом послышались шажки – аккуратные, женские. Топ-топ, топ-топ, все ближе и ближе. Явно она. О господи! А мне-то чего делать?! Мама родная, хоть и не родилась ты еще, подсоби, выручи!
Перед глазами поплыло, но зато потом пришло даже не спокойствие – счастье. Услышали небеса мою мольбу, и вместо хозяйки дома к нам с подносом павой выплыла какая-то толстушка – розовощекая, с блестящими зеленоватыми глазами. Личико было и правда очень и очень привлекательным. Я опасливо покосился по сторонам – нет, девушка явно подменяла хозяйку, которая, скорее всего, не могла выйти – или приболела, или ребенка кормит, или что-то еще. Да оно и неважно – главное, что целоваться мне не с ней, а вот с этой, румяной и улыбчивой.
«А может, это еще какой-то обряд, о котором князь забыл мне рассказать? – успел подумать я. – А потом выйдет Маша и…»
Но тут Михайла Иванович на правах старшего гостя чинно поклонился, та в ответ, после чего он, заложив руки за спину, облобызал толстушку и сделал шаг в сторону, а девушка повернулась ко мне. Продолжая недоумевать, я повторил все в точности как и князь – губы ее были нежными и теплыми, а пахло от нее почему-то парным молоком.
«Кормилица, – догадался я. – Неужто Маша заболела? Или так положено – после родов сколько-то времени нельзя появляться на людях?» М-да-а, загадка на загадке, а спросить не у кого. И что удивительно, всего несколько минут назад я панически боялся встречи с ней, а вот теперь опять хотел увидеть. Хотел и в то же время все равно боялся. Эдакое противоречие. И какое из чувств сильнее – пойди пойми.
Поднесенный кубок я осушил, даже не почувствовав вкуса, но еще раз поклониться не забыл, хотя проделал это на автомате. Дальнейшая беседа хозяина терема с Михайлой Ивановичем тоже проходила без моего участия. Лишь в самом начале, еще до трапезы, когда усаживались за стол, Воротынский вновь ухитрился вогнать меня в жар, порекомендовав:
– Хошь быть сыт, садись подле хозяйки, хошь быть пьян, садись подле хозяина.
После чего я, окончательно потерявшись, плюхнулся куда ни попадя, с ужасом представляя миг, когда в светлицу выплывет королева моих грез и сядет… как раз рядом со мной. Но нет, и тут пронесло, а… жаль. Я продолжал что-то скромненько жевать, хотя на самом деле кусок не лез в горло, продолжал что-то пить, пытаясь скинуть с себя это окаянное напряжение, которое упрямо не хотело меня покидать, и помалкивал.
Да они и не больно-то во мне нуждались. То Воротынский вспоминал свои славные победы, часть которых, как я понял, он мог по праву разделить с батюшкой хозяина терема, а Никита в свою очередь рассказывал об отце, которого царь, простив за измену, отправил воеводой в Смоленск. Вообще-то в иное время я бы немало подивился этому любопытному факту – человека, обвиняемого в тайных сношениях с Литвой и польским королем Сигизмундом II, не просто освобождают от наказания – пытка на Руси не в зачет, но и посылают командовать войсками на границу с владениями этого же короля. Да еще куда – в самую главную крепость Руси на западном направлении. Абсурд! Одно это служит верным доказательством того, что весь якобы «заговор» – чистейшая липа.
Но это в иное время. А сейчас мне было ни до чего. И я вздыхал, сопел и, деликатно улыбаясь, слушал, как они наперебой балагурят, покладисто кивал, когда все тот же Никита тыкал мне чуть ли не под самый нос то одно, то другое блюдо, и все с шуточками да прибауточками:
– Гостя потчуй, покуда через губу не перенесет. Не будь для куса, будь для друга. – И нам обоим: – Распояшьтесь, дорогие гости, кушаки по колочкам!
– Да сыт уже, сыт, – уныло отнекивался я, но тот был неумолим:
– Против сытости не спорим, а бесчестья на хозяина класть негоже, да и не видал, как ты ел, покажи.
А мне не до еды. Хорошо хоть Михайла Иванович выручал, чесал как по писаному:
– Хоть хлеба краюшка да пшена четвертушка, от ласкова хозяина и то угощенье. Пиво не диво, и мед не хвала, а всему голова, что любовь дорога. Такого подливала никогда не бывало. Много пива крепкого, меду сладкого, вина зеленого, всего не приешь, не выпьешь.
