Но все-таки —
это была просто игра. Все прояснилось, когда неожиданно залез в петлю отец.
Нет, Сергею было не жаль. Он даже с некоторой брезгливостью смотрел на
совершенно черное лицо человека, который некогда его породил. Отца увезли, а
участковый грозил разогнать это тараканье, как он выразился, гнездо. “Друзья”
струхнули, и Толян сильно саданул его кулаком по губам. “Мог бы и поласковей со
стариком, тот и сам бы скоро дошел, а нам — безпокойства меньше”. Сергей опешил
и понял, что вся его власть — обман. Он лишь шарманка, у которой крутят ручку и
получают за это неплохую денежку. Но и на шарманку можно осерчать и в сердцах
даже разбить ее...
Теперь частенько
на рабочем месте он напивался допьяна и спал, склонив голову на грудь. Подавали
меньше, да и сам он от такого своего безпробудства почернел, грозя вскоре
отправиться вслед за отцом. Однажды рядом с ним расположился некий
длиннобородый человек в подряснике, обликом похожий на монаха. На груди у него
висел ящик для сбора пожертвований. Сам он называл это почему-то “церковной
кружкой”, что немного рассмешило Сергея: слишком знакомый предмет — кружка. Но
сам монах был серьезным, он искоса поглядывал на Сергея и неожиданно спросил:
— Давно
Господь-то тебя посетил?
— Как это? —
не понял Сергей.
— Да вот так,
— монах указал рукой на его культи.
— А это... А
тебе-то что? Стой пока стоишь, а то можно и наладить тебя отсюда.
Монах совсем
не рассердился и вскоре опять спросил:
— А что так с
людьми нелюбезно? Тебе вон как подают. Благодарил бы с любовью, и Господь бы не
оставил тебя без милости.
Сам монах за
каждую опущенную в ящик копейку говорил подателю: “Спаси вас Господи”.
— А кто
сказал, что я их люблю. Они все с ногами, могут пойти и заработать, а я нет.
Чего мне их любить-то? Не последнее отдают: откупаются, может быть, от судьбы,
чтобы с ними так не случилось, как со мной.
— Что ж,
может быть, и откупаются, милость — она как солнышко, высоко светит. Но не
судьба на них призирает, а Господь. А без любви, по слову Христову, как и
жить-то? Зачем же тогда жить, если не любишь?
Но Сергей уже
не слушал. Подошли его друзья и принесли то, чего он ждал в тот момент, и от
чего его голова вскоре безвольно опустилась на грудь. А монах на все это качал
головой и что-то неслышно шептал, поднимая к небу глаза...
* * *
Но наступил
этот день. Целую неделю до того Сергею сильно нездоровилось, и он вовсе не пил.
На работу его все-таки вывозили, а он был угрюм и молчалив. Нечто неизвестное,
пугающее надвигалось на него, вызывая черную хандру, до желания по волчьи
завыть.
Это был
последний его день. Сергей, как это иногда с ним бывало, смог это почувствовать
и предугадать. Накануне ему приснился сон, подобный тем, в юности. Давно он уже
не видел женщину в светлом платочке, и вдруг — вот она — сидит у его изголовья.
А он лежит. И почему-то он маленький: лет десяти-двенадцати, и ноги где им
положено быть — на своем месте. А она плачет и говорит: “Сереженька, ведь я
твоя бабушка, я ведь не умерла тогда, я просто уехала в деревню. И что же ты,
Сереженька, без бабушки наделал-натворил?” Как и в то младенческое далеко,
бабушка гладит внучка по головке. А тому стыдно и страшно, как и тогда, когда
грозно наседал на него пятигодовалый Денис. Но бабушка спасла и теперь
должна... Слезы текут ручьями, Сергей тянет руки к бабуле и прячет лицо в ее
коленях. “Зачем же, Сереженька, ты так плохо, безбожно жил, зачем же столько
лет раз за разом распинал своего Господа, — бабушка тоже плачет, и горячие ее
слезы обжигают стриженый затылок внука, — ведь Он так любит тебя и столько раз
приходил к тебе с любовью, чтобы помочь, а ты отталкивал Его, ты вбивал гвозди
в Его руки, ты воздвигал Его на крест. Ты, Сереженька”. — “Но когда, когда Он
приходил ко мне?” — силится спросить Сергей, но его губы не в состоянии
породить какой-либо звук и шевелятся беззвучно. А бабушка все равно слышит и с
любовью отвечает: “Он приходил к тебе со словами проповеди в храме, в лице
священников и монахов, в лице каждого наставляющего на доброе человека. Его
голос звучал в тебе в виде укоров совести, побуждая отказаться от зла, выбрать
верный путь. Но ты не видел и не слышал. Ты отталкивал Его руку, плевал Ему в
лицо. Он, как любящий отец, увещевал тебя, врачевал скорбями, но ты не внимал и
этому. Посмотри же теперь, кому ты доверился, кому ты, в безумии, отдал свою
жизнь”. Сергей поднимает голову и смотрит в сторону, куда указывает бабулина
рука. Там стоит некто, вселяющий всепоглощающий ужас, существо “из-за его спины”
с безжалостным, но таким знакомым лицом палача, сотканным из ткани его темных
вод. Да это и есть сама темная вода, персонифицировавшаяся вдруг в виде этого
кошмарного существа, протягивающего свои безжалостные лапы к нему, Сергею,
чтобы забрать и утащить навеки, навсегда. “Нет”, — стонет Сергей и опять прячет
лицо. “Может быть, еще не поздно, — шепчет бабуля; в ее словах нет полной
уверенности, но лишь некоторая надежда. — Может быть, ты успеешь взойти на
крест одесную Его Креста. Ты прости всех, всех — весь мир, — и постарайся всех
полюбить. Моли Господа, чтобы и Он простил тебя, пусть не сейчас, пусть потом,
в вечности. Моли...”
