— О господи. Бек, ты просто шовинист какой-то!
Зазвонил мобильник Шоны. Она откинулась в кресле и, разговаривая, изучала мое лицо. Затем, рявкнув что-то резкое, отключилась.
— Мне пора бежать, — вздохнула она.
Я махнул официанту.
— Заходи завтра вечером, — предложила Шона.
— Что, у лесбиянок нет никаких планов? — притворно удивился я.
— У меня нет. Зато твоя сестра приглашена на официальный прием в доме Брэндона Скоупа.
— А ты почему не идешь?
— Мы не хотим бросать Марка две ночи подряд. Линда не может не пойти, она руководит фондом. А я взяла отгул. Приходи, ладно? Закажем чего-нибудь поесть, посмотрим с Марком видео.
Завтра — годовщина. Будь Элизабет жива, мы бы процарапали на нашем дереве двадцать первую линию. Возможно, это прозвучит странно, но «особые дни» — годовщины, праздники, дни рождения Элизабет — пролетали для меня незаметно. Я загружал себя на полную катушку и просто не успевал страдать. Будни — вот что было самым страшным. Когда я щелкал пультом телевизора и натыкался на «Шоу Мэри Тайлер Мур» или «Ваше здоровье!». Когда рылся на полках книжного магазина и замечал новый роман Элис Хоффман или Энн Тайлер. Когда слушал «Фор топс» или Нину Симон…
— Я обещал зайти к матери Элизабет, — сказал я.
— О, Бек… — Шона была готова возразить и все же сдержалась. — А послезавтра?
— Непременно.
Шона схватила мою руку:
— Ты не пропадешь опять?
Я не ответил.
— Я люблю тебя, сам знаешь! В смысле, если бы мне вообще нравились мужчины, ты был бы первый на очереди.
— Я тронут, — ответил я. — Честно.
— Не убегай, не замыкайся в своей скорлупе! Говори со мной хоть иногда. Будешь?
— Буду, — сказал я. И это была неправда.
* * *
Подумать только, я чуть не стер это сообщение!
Мне приходит столько всякого мусора, ну, вы знаете, того, что называют спамом, что рука почти машинально нажимает клавишу «Удалить». Обычно я читаю адрес, и если сообщение от кого-то из знакомых или из больницы — прекрасно. Нет — до свидания.
Я сел за стол и просмотрел расписание. Не продохнуть. Впрочем, как и всегда. Крутанулся на стуле и занес над клавиатурой «удаляющий» палец. Всего лишь одно сообщение, то самое, о котором оповещал Симпсон. Я кинул беглый взгляд на адрес и задержался на первых двух буквах темы.
Что за черт…
Экран был отформатирован таким образом, что я видел только эти две буквы и адрес отправителя. Совершенно незнакомый адрес: какие-то цифры и @comparama.com.
Я прищурился и нажал кнопку, сдвинув окно вправо. Каждое нажатие кнопки выводило на экран всего одну букву, в такт нажатиям бухал мой пульс, сбивалось дыхание. Я ждал, не отрывая пальца.
Когда все буквы появились на экране, я снова прочел тему, и в груди похолодело.
* * *
— Доктор Бек?
Я не мог разлепить губы.
— Доктор Бек?
— Минуточку.
Ванда заколебалась. Несколько секунд я еще слышал в интеркоме ее дыхание, потом она отключилась.
Я не мог оторвать глаз от экрана.
Двадцать одна линия. Я уже четыре раза сосчитал.
Чья-то дурная, жестокая шутка. Я почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки. Знать бы, что за сволочной сукин сын прислал это идиотское сообщение. В Интернете невероятно легко сохранить анонимность; для подлеца, которому посчастливилось жить в наш технический век, нет лучшего укрытия. Но вот какая штука: не так уж много народу знает о нашем дереве и о годовщине. Журналисты и то не докопались. Знают, конечно, Шона и Линда. Элизабет могла поделиться с родителями и дядей. А кроме них…
Что же все это значит?
Нужно было немедленно прочесть само сообщение, однако что-то меня удерживало. Дело в том, что я думаю о Элизабет гораздо больше, чем кажется со стороны. Я никогда не говорю о ней или о случившемся. Люди, наверное, считают меня очень сдержанным и суровым; они уверены, будто я не желаю принимать соболезнований, переживаю горе, как настоящий мужчина. Ерунда, дело совсем в другом. Разговоры о Элизабет ранят, и очень сильно. Я словно опять слышу ее последний крик, вновь передо мной встают вопросы, на которые никто не знает ответа, вновь одолевают мысли о том, что было бы, если бы не… Мало вещей на свете ранит так же больно, как это «если бы не…». Возвращается и чувство вины, и мысли о том, что кто-то другой — сильнее, смелее, — возможно, смог бы ее спасти.
