– Боже мой! – закричала она, раскрыв объятия и прижимая Теда к своей могучей груди. – Это ты! Это и вправду ты!
– Из плоти и крови, Люси.
Разомкнув объятия, она взяла его за руки и осмотрела с головы до пят.
– О, Тедди, я так по тебе скучала!
– Мне тоже тебя недоставало, Люси. Больше, чем ты думаешь.
По ее круглой коричневой щеке покатилась слеза, и она неловко смахнула ее рукой.
– Я так беспокоилась за тебя! Мечешься туда-сюда, увертываясь от пуль… – Она покачала головой. – Это отнюдь не прибавляет здоровья.
– Мы же договорились – я стараюсь беречь себя, а ты не волнуешься.
– Ах, я слишком хорошо тебя знаю, Тедди! Знаю твою неугомонность и любовь к флирту со смертью.
Все еще обнимая Люсинду, он нежно сжал ее плечи.
– А ты все такая же привлекательная, – сказал он, меняя тему. – Твой муж, должно быть, счастливейший из смертных!
Она хохотнула и старым, до боли знакомым жестом взбила густые черные волосы, уже изрядно тронутые сединой.
– Ой, прекрати! – Но он видел, что комплимент доставил ей удовольствие. Затем, посерьезнев, она добавила: – Я так обрадовалась, когда Сандра сказала мне, что ты согласился приехать! – Она тяжело вздохнула. – Бедный твой отец!
– Как он, Люси?
– Иногда в порядке, иногда… – она тряхнула головой, – от одного его вида сердце разрывается на части.
– Он дома?
Она кивнула:
– В библиотеке. Работает над предвыборной речью твоего дяди.
В голосе Теда послышались жесткие нотки.
– В чем дело? Дядя Малкольм не может позволить себе штатного референта?
– Нет, эту речь твой отец собирается произнести сам на заседании торговой палаты в пятницу. Он очень активно участвует в кампании своего брата.
– Сандра мне говорила.
Тед замолчал, все еще не уверенный в том, что готов встретиться с отцом лицом к лицу, но Люсинда положила конец его колебаниям, мягко, но довольно ощутимо подтолкнув его вперед.
– Давай, мальчик, – прошептала она, – самое время!
Дверь в библиотеку была приотворена, и он тихонько открыл ее шире, обежав глазами все помещение, отделанное деревянными панелями, с креслами коричневой кожи, письменным столом из палисандра и книжными полками до потолка, забитыми старыми книгами по юриспруденции. Здесь ничто не изменилось, и это его не удивило. Предельно консервативный, Чарльз Кендалл всегда был против перемен. Этим он руководствовался как в сенате, так и в собственном доме.
Отец стоял у окна, глядя на пустынный задний двор, в былые счастливые времена служивший ареной бесчисленных семейных пикников и футбольных состязаний.
– Привет, папа.
Он так давно не говорил этих слов, что они чуть не застряли у него в горле. Тед увидел, как вздрогнули отцовские плечи, и, кажется, прошла вечность, прежде чем тот обернулся. Когда сын увидел лицо отца, он ужаснулся. Старший Кендалл почти полностью облысел, лицо стало бледным и морщинистым. Не очень крупный мужчина, он всегда казался выше и сильнее, чем был на самом деле, благодаря твердой выправке и стати, которые придавали ему солидности как сенатору штата. Сейчас от былой мощи не осталось и следа. Он выглядел изможденным и постаревшим. Только глаза, вернее, их выражение не изменилось. Темно-васильковые омуты смотрели на Теда, словно на какого-то незнакомца.
«С таким же успехом мы могли бы не видеться и миллион лет вместо шестнадцати», – подумал Тед, но все же выдавил из себя улыбку.
– Люсинда сказала, что я могу найти тебя здесь.
– Что тебе надо?
Голос стал слабее, чем, помнилось Теду, раньше, он был ровен, холоден, абсолютно лишен эмоций. Под тяжелым, неприязненным взглядом Тед снова почувствовал себя десятилетним мальчишкой. Какого черта он дал Сандре уговорить себя?! Ясно, что ему здесь не рады. И никогда не будут.
– Галерея «Люберик» будет экспонировать некоторые из моих работ на следующей неделе, ну и поскольку уж я в городе, то решил заглянуть поприветствовать тебя.
– Зачем?
Тед откашлялся.
– Затем, что хотел узнать, как ты?
– С каких это пор тебя волнует мое здоровье? – спросил Чарльз с интонацией, больше похожей на обвинение, чем на вопрос.
– Меня всегда это волновало. – Он не собирался говорить этого, не хотел обнажать свои чувства перед отцом, боясь, что тот может поглумиться над ними. Но раз уж слова сорвались с языка, дальнейшее показалось не столь уж и невыполнимым. – Нам надо поговорить, папа.
