Тед, вглядываясь в ночь, застыл у окна. Время от времени глубоко затягивался и думал. Думал.
Он всегда знал, чего хочет от жизни. Тщательно упорядочил все приоритеты – карьера, семья – та, что была, – друзья, женщины.
За шестнадцать лет этот порядок ни разу не изменился. Друзья даже переживали за него, полагая, что в идеально организованной жизни Теда кое-чего все-таки не хватает – своего дома, чтобы возвращаться туда по вечерам, любящей жены, детей, в конце концов, собаки, которая бы подрывала соседские клумбы.
Но он не знал, что такое свой дом, и как создать его. Его юность прошла среди родителей и родственников, больше озабоченных общественным мнением, чем семейными ценностями. Даже мать, которую он чуть ли не боготворил, была постоянно занята своими делами.
Заброшенность поначалу ранила его, но постепенно он привык спокойно сносить отсутствие внимания к себе, к постоянным хлопотам очередной предвыборной кампании, хаосу, воцарявшемуся в доме в преддверии важных званых приемов.
Нужда заставила его очень рано повзрослеть, и у него осталось стойкое неприятие семейной жизни. Уверенный, что в воспитании детей окажется не лучше, чем собственный отец, он исключил для себя вопросы женитьбы, привязанности, заполняя возникавшее временами одиночество ничего не значащими связями, чтобы развлечься и занять время.
Несмотря на то, что он старался выбирать женщин, чьи потребности были сродни его, временами какая-нибудь из них прилипала к нему, либо случайно, либо в надежде его изменить.
Подобные отношения он старался оборвать незамедлительно, правда, в душе оставался горький осадок. Его мало заботило мнение друзей, что он впустую растрачивает лучшие годы своей жизни. Он имел то, к чему стремился.
Или нет?
Смяв сигарету в маленькой пепельнице, которую держал в руках, он посмотрел на Лауру.
Она изменила все – его философию в отношении женщин, жизненные ориентиры и тщательно выстроенные планы. За какие-то четыре недели она перевернула все вверх дном, и он ничего не мог с этим поделать.
Мысль о том, что кто-то причинил ей боль, пытался убить, наполняла его жаждой мщения. Не быстрого и милосердного, но мучительно медленного, чтобы эта скотина молила о пощаде.
Стон то ли боли, то ли удовольствия сорвался с губ Лауры. Поставив пепельницу, Тед бросился к ней и нежно коснулся лица, предупреждая, чтобы она не ворочалась слишком резко.
Она открыла глаза и улыбнулась ему так, что от его изношенной защитной брони отвалился новый кусок.
– Почему не спишь? – промурлыкала она.
– Не могу заснуть.
– М-м-м. – Она не спеша потянулась, лениво, словно котенок. – Мне снился сон. По крайней мере казалось, что снится.
– Надеюсь, сон был хорошим?
– Самым лучшим. – Она обвила его шею руками. – Ты шептал мне замечательные слова.
Он засмеялся.
– Неужели?
Ее длинные, волнистые локоны соблазнительно рассыпались по подушке.
– Ты говорил, что я красивая и желанная.
– Это был не сон. Я так и сказал. – Он поцеловал ее в кончик носа. – Ты действительно красивая. И желанная.
– После этого ты говорил что-то еще.
– Что ты сводишь меня с ума?
– М-м-м. Нет, после этого.
Она не давала ему сорваться с крючка. Да и с чего бы? Разве ему не говорили, что женщины помешаны на слове «любовь»? Что они не устают слушать слова любви вновь и вновь?
Но и он произнес их не мимоходом, не в порыве страсти. О нет, он сказал твердо. И повторял в течение всей ночи. С большей страстностью, чем когда-либо в себе подозревал.
Что ж, придется научиться произносить их чаще. Она ведь будет настаивать. В этом он не сомневался.
– Мне кажется, я сказал, что люблю тебя. Ее глаза распахнулись шире.
– Ты говорил серьезно?
– А ты как думаешь?
– Судя по тону, да. Но опять же человек в пароксизме желания может наговорить всякого. – Она подняла бровь. – Может ведь?
– Только не этот человек.
Тихая улыбка осветила ее лицо, и она притянула его к себе.
– Скажи еще раз.
Он чуть не застонал, но произнес, почти касаясь ее губ:
– Я люблю тебя. Люблю тебя безумно. Люблю навсегда.
