Изображение на большом экране начало колебаться, как жидкая акварель. По крайней мере, это было то, что я видела; каждый рассказывал о чем-то разном. У меня сине-зеленое перетекало в оранжево-розовое, желтое медленно сталкивалось с зеленым и коричневым, а кожа на лицах актеров стала похожей на растянутый пластилин. Окна машины были опущены, и ночной воздух казался жидкостью на моих руках и лице, как будто бы я плыла по поверхности теплого бассейна. Снаружи полчища жучков сонно плавали в мерцающих огнях.
«Я хочу есть! — торопливо сказал один из нас. — Поехали, купим что-нибудь поесть». Ммммм, подумала я. Это, кажется, хорошая идея. Медленно я вышла из машины и направилась к бару, одна из наших девушек шла на пару метров впереди меня. «Осторожно! Не врежься в забор!» Она подскочила, оглянулась вокруг и засмеялась. «Здесь нет никакого забора, Элин, у тебя видения. У меня тоже, но заборов тут нет!»
Когда мы вернулись к машине, мы принесли второй металлический громкоговоритель, и потом смотрели один фильм, а слушали другой. Ни один из нас представления не имел, что происходило перед нами или внутри нас. Это не имело значения. Смотреть на этот диссонанс — это было нечто!
Остаток ночи и часть следующего дня я видела яркие цвета и сменяющиеся узоры, проплывавшие в воздухе вокруг меня — круги, веревки и какие-то резиновые обручи, кристально ясные и очень яркие, как осколки разбитого стекла. Все изображения пульсировали, и, кажется, сопровождались какими-то звуками, как будто бы я их слышала с очень далекого расстояния. Возможно, так выглядят звуковые волны — подумала я.
Сначала это было захватывающе и даже как-то комфортно, — ощущать все это — все вокруг меня и внутри меня было так красиво. Однако, час за часом, все это начало меняться, как-то темнеть. Острые грани там, где до этого были только округлости. Надвигалось нечто, нечто совсем недружелюбное. Вскоре мне просто захотелось, чтобы это нечто закончилось — я не могла это выключить, приглушить, и это начало мучить меня. Как будто в моей голове не осталось свободного пространства, чтобы видеть или слышать что-то еще.
К вечеру галлюцинации прошли все стадии и постепенно исчезли. Родители ничего плохого не заметили; а мои браться к тому времени перестали обращать на меня внимание. В приступе смирения я пообещала себе, что больше не буду экспериментировать с такими медикаментами и наркотиками. Измененное состояние сознания — это не для меня. Вот и все.
И все же это не было «все». Даже после того, как галлюцинации прошли, я не могла заставить свой мозг и тело работать, как положено. Я никогда не испытывала похмелья, но думаю, что это похожее ощущение. Я была заторможенной, меня подташнивало. Я была не в духе, грустной и поникшей, не могла пробудить в себе никакого энтузиазма к учебе, общению или чему-либо другому. Через несколько дней такого состояния я испугалась. Очень испугалась. Может быть, я повредила что-то внутри себя? Может, что-то испортилось в моем мозгу?
Итак, со смесью паранойи и бравады в равной пропорции, я решила рассказать родителям про свои эксперименты с наркотиками — правда, только про марихуану; я бы ни за что не призналась в употреблении мескалина. Я не знаю, на что я надеялась, что ожидала от них — успокоить меня, вселить ли уверенность, что все будет в порядке, или даже отвести меня к врачу, который выпишет лекарство, которое моментально вылечит меня. Я просто понимала, что не вынесу больше этого состояния, когда я не могла даже взять в руки книгу, чтобы не почувствовать головокружения от строчек, марширующих по странице. Это не могло больше так продолжаться, кто-то должен быть положить этому конец.
Это было в четверг после школы. В пятницу мы собирались всей семьей поехать на Багамы на выходные (от Майами это всего в часе лета). Отца еще не было дома, я не знала, когда он вернется, но решила, что не могу ждать.
«Мама», — сказала я, несколько нервно. «Мне нужно сказать тебе что-то, и тебе это не понравится».
Она посмотрела на меня с тревогой, соответствующей ситуации, и спросила: «Что случилось?»
