Там-там любви ещё грохочет в джазе
Ночных страстей, а мне тащить назад
Сдуревшее в слепом своём экстазе
Фоно, что было взято напрокат.
Уймись и не пытайся сотворить
Храм, где царят блаженство и нирвана!
Обвальный листопад самообмана
Пора уже очнуться и забыть.
Пришло нам углубляться в тишину,
Прислушаться к снегам,
Вникать в звучанье
Последних вьюг,
В которых узнаванье
Дорог в твою смиренную весну.
И время знать,
Что все мы – твари Божьи:
И зверь, и камень,
И всему венцом –
Замшелый дуб с расколотым изножьем
И старческим морщинистым лицом.
Над ним – просторы,
Стороны и страны,
И дремлют облака…
И пусть себе блаженство и нирвана
Пасутся,
Постигая тишину.
Завечереет, сыростью повеет,
Закаплет –
И Москва слезам поверит.
И зарыдает в голос – дура дурой.
И обрастёт косой архитектурой
Дождя,
И кособоко разбредётся
Вдоль площадей, где плесневеет бронза,
Где сняли нимб с чела Победоносца
И стал Святой Егорий просто Юрой…
Нам это ну, конечно, отольётся –
Да и не раз!..
Вот досмолю окурок
И по дождю, по тучам серо-бурым,
В ладу с тоской и всем печалям в лад,
Отворотясь, презрев огляд назад,
Уйду – туда, где старенькое солнце
Всё бьётся,
Всё не верит в свой закат…
Последние травы –
Некошена, брошена
Снегам и морозам их поздняя стать.
И кажется, нет ничего безнадёжнее
Холодного неба и нечего ждать…
О близкая вьюжность, слепая, обманная,
Как прав он и праведен, белый размах
Твоих вдохновений, внушающих страх!
Но верую, верю в небесную манну я –
Вот в эту извечную, Богом нам данную,
Усталую озимь
На зимних полях…
Истраченный ветрами до упора,
Испитый суховеями до дна,
Приткнёшься ты под небом у забора,
И глянешь вверх,
И ахнешь: – Тишина…
И замолчишь,
Поняв, что не нарушить
Её ничем и не испить до дна…
И вытрешь слёзы,
И отдашь ей душу –
Которая ей вовсе не нужна…
Историю делают личности.
Сомнительно это. Тем более
Что просто, без околичности,
С учётом живой наличности
Их лепит сама история.
И пыжатся корчат рожи нам
В захлёбе крутой базарности,
Раскручены и ухожены
Бездарные пассионарности.
А нам по крутым неудобиям –
Нам хмель да пырьё выкашивать,
Нам лапти плести да снашивать,
Да множить грехи – под наше вот
Беззубие да беззлобие.
И катит, пылится история,
Сквозит без ума и понятия,
И висну, как птух, на заборе я,
Чтоб проще мне было
Понять её.
Наследники невыживших идей,
Затоптанцы,
Мы наглотались пыли
И в свой черёд неслабо наследили
На пыльных перекрёстках новых дней.
Среди отстойников,
Невызревших полей
Ассенизационных мы судили
О бестолковой, о крикливой силе
Пустых мироспасительных речей.
А мир уже ничей был,
И ключей
К его дверям
Теперь никто не ищет,
К его болотам, чьи рапа и грязь
Спасали, исцеляли нас не раз,
Блаженных и блажных,
И духом нищих –
Провидцев,
Охранителей пространства,
Где ждёт тебя
Твой терпеливый транспорт
Любви и скорби…
И светла душа –
Как будто ты
И впрямь не оплошал.
Всесилье –
И бессилие и рабство
Высоких слов…
И всё же всякий раз
Ты ощущаешь и родство и братство
Со всем живым, когда бросаешь взгляд свой
На тот простор, что сберегает нас.
На хладные, на взветренные дали,
На эту нам загаданную ширь…
И выше, отстранённее и Дале
Ты от Анталий всяких там, Италий,
Когда с тобой Сибирь,
Твоя Сибирь!..
И угадав,
И затаив дыханье,
Ты слышишь, ждёшь и счастливо молчишь:
Забилось – бьётся! – сердце мирозданья,
Вот здесь, сейчас, где синих рек сиянье,
Где в Обь свою
Вливается Иртыш…
Толкутся, табунятся НЛО
В пространствах наших,
Городам и весям
Являя блёстких вспышек серебро
И золото молчанья.
Им не тесен
Наш скромный мир.
Почти из пустоты
Они к нам напрямую проникают,
Тревожат как-то и почти пугают
И обостряют жажду высоты.
В них трудно верить,
Но трудней – избыть.
Они молчат, и долгому терпенью
Учиться нам и, напрягая зренье,
Ловить их отраженья –
И открыть,
Что все надежды и старанья – всуе,
И маяту, и боль свою земную
Нам никогда
Ни с кем не разделить…
