Затем наступили годы тишины.
Реши я описать свою жизнь людьми, с которыми делил постель, их можно было бы распределить по двум категориям – до и после Оливера, – и величайшей наградой для меня была бы возможность подвинуть эту разделительную черту вперед во времени. Однако были и другие – те, кто помог мне провести новые рубежи, разбить жизнь на отрезки До Х и После Х, те, кто принес мне радость и боль, кто сбил меня с верного курса и даже те, после кого все осталось как прежде.
Таким образом, Оливер, так долго бывший центром моей вселенной, в конце концов приобрел преемников, а они либо затмевали его, либо уменьшали его значимость до крошечной точки, превращая в первый указатель на моем пути, в маленький огненный Меркурий по дороге к Плутону и дальше, дальше… Подумать только, – говорил я себе, – во времена Оливера я даже не знал о существовании того-то, жизнь без которого теперь была невообразима.
Однажды летом, пока я был в Америке, спустя девять лет после его письма, мне позвонили родители.
– Никогда не угадаешь, кто приехал к нам на два дня! Он поселился в твоей бывшей спальне и стоит сейчас прямо передо мной…
Конечно, я догадался, но сделал вид, что не знаю.
– Одно то, что ты притворяешься, уже о многом говорит, – прежде чем попрощаться, усмехнулся отец.
Потом родители стали шутливо спорить, кто отдаст свою трубку Оливеру, и, наконец, прозвучал его голос.
– Элио, – произнес он сквозь шум голосов моих родителей и детский смех.
Никто не произносил мое имя так, как он.
– Элио, – ответил я, не только возвещая, что я у телефона, но и напоминая о нашей старой игре и показывая: я ничего не забыл.
– Это Оливер, – сказал он.
Он – забыл.
– Мне показали твои фотографии, – продолжил он. – Ты совсем не изменился.
Он стал рассказывать о двух своих сыновьях, которые прямо сейчас играют в гостиной с моей матерью, одному шесть, другому – восемь. Я непременно должен познакомиться с его женой, он так счастлив снова быть в этом доме, я и представить себе не могу… Это самое красивое место на земле, – сказал я, намекая, что счастлив он поэтому. Ты не представляешь, как я счастлив снова быть здесь. На линии пошли помехи; он передал трубку обратно моей матери, и я услышал, как она что-то ласково ему говорит.
– Ma s’è tutto сommosso, он очень взволнован, – наконец сообщила она мне.
– Жаль, я не могу быть сейчас с вами, – ответил я, охваченный волнением из-за того, о ком почти уже позабыл. Время делает нас сентиментальными. Возможно, именно время и заставляет нас страдать.
Четыре года спустя, проезжая мимо университетского городка, где работал Оливер, я вдруг решил с ним встретиться. Я пришел на его лекцию и после звонка, пока он убирал учебники и складывал бумаги в папку, подошел к нему. Я не хотел заставлять его гадать, кто я, но и облегчать задачу тоже намерен не был. К нему обратился студент с вопросом, и я стал дождаться своей очереди. Вскоре студент ушел.
– Ты, скорее всего, не помнишь меня, – начал я, пока он, слегка сощурившись, пытался вспомнить, откуда меня знает.
Он задумался, точно испугавшись, что мы с ним встречались при обстоятельствах, которые напрочь вылетели у него из головы, а потом натянул на лицо неловкую, кривоватую улыбку и посмотрел на меня – осторожно, слегка насмешливо и как бы вопросительно, видимо, репетируя в уме что-то вроде «боюсь, вы приняли меня за кого-то другого»… Но тут же замер.
– Боже мой, Элио!
Он сказал, что его сбила с толку моя борода. Он обнял меня и потрепал по заросшему лицу, словно я был даже младше, чем в то далекое лето. Обнял меня так, как не смог обнять в тот вечер, когда зашел в мою комнату и сообщил, что женится.
– Сколько же лет прошло?
– Пятнадцать. Я сосчитал по дороге сюда, – сказал я. Затем добавил: – Вообще-то это неправда. Я помнил всегда.
– И правда, пятнадцать. Только посмотри на себя! – и тут же продолжил: – Слушай, поехали ко мне: выпьем, поужинаем, сегодня – прямо сейчас. Познакомишься с моей женой, моими мальчишками. Пожалуйста, пожалуйста, прошу.
– Я бы с радостью…
– Дай только занесу кое-что к себе в кабинет – и можем идти! Прогуляемся до парковки, там очень красиво.
