Конечно, обнаружившие бабушку девочки-студентки страшно переживали, глотая слезы, поглаживая сидевшего между ними на диване кота, находившегося в невменяемом состоянии. Их мать, дочь Розы Клебер, была потрясена еще сильнее. Ее муж бегал по комнате, похлопывал дочерей и жену по плечам, поглаживал по головам, утешительно обнимал, но и сам всхлипывал, хоть старался держаться достойно. Кем бы ни была Роза Клебер, ее горячо любили.
Нет, никто из них лично не был знаком с Мори Гилбертом, включая Розу, насколько им известно. Дочь навещала мать каждый день и, если бы меж стариками существовали дружеские отношения, обязательно знала бы об этом.
– Мы иногда кое-что покупали в оранжерее, – подтвердила она, – возможно, он нас пару раз обслуживал… Честно, не могу припомнить.
– Не догадываетесь, для чего ваша мать записала его номер в телефонной книжке? – спросил Джино.
– На каждом растении есть пластмассовый ярлычок с телефоном, может, оттуда переписала?
Детективы задали еще несколько вопросов – чем Роза Клебер занималась в свободное время, не была ли членом каких-нибудь обществ и самый трудный насчет татуировки. Однако родные ничего не знали о ее пребывании в лагере смерти полвека назад. Она об этом никогда не рассказывала.
Джино распахнул правую дверцу в тот самый момент, как Магоцци остановил машину.
– Ни черта не поймешь, – проворчал он, прервав мрачное молчание, царившее на протяжении всего пути от дома дочери Розы Клебер к дому Магоцци. – Только знаешь что? Тут настоящее горе. Именно так должны были бы горевать Лили Гилберт с выпивохой сынком, если, конечно, не сами прикончили несчастного старика.
Магоцци со вздохом отстегнул ремень безопасности.
– Люди переживают горе по-разному, Джино.
– Слушай, это полная чушь. Может, со стороны кажется, будто по-разному, только хорошо видно, что они переживают. Уверяю тебя, я как-то не заметил, чтобы кто-то из Гилбертов особенно переживал, пожалуй, кроме Марти. Начинаю думать, что он единственный из всей компании искренне жалеет убитого старика. Господи боже мой, Лео, я уже говорил, что никогда еще в жизни не видел другого такого убогого и запущенного двора?
После этого Джино забыл о горюющих родственниках Розы Клебер и о расследовании убийства, затоптался на месте, увлекая за собой напарника.
Магоцци облегченно вздохнул и с усмешкой сказал:
– Не говорил в последнее время.
Оба вышли из машины, зашагали по лужайке с обширными пятнами голой грязной земли.
– Знаешь, на что это похоже? На плешивую голову Вигса с клочками волос.
– Ксерический газон и должен так выглядеть, – воинственно заявил Магоцци.
– Какой?
– Ксерический. Сухоустойчивый. Засаженный местными растениями, не нуждающимися в особом уходе.
– Ты имеешь в виду одуванчики и пырей?
– Именно. – Магоцци открыл дверь, жестом пригласил друга в дом. – Неси харчи, я гриль разожгу.
Когда он развел хороший огонь под решеткой на ножках, подклеенных пластырем, Джино, закончив возиться на кухне, бродил по гостиной, оглядывая голые стены, раскладное кожаное кресло, единственный столик с энергосберегающей лампой.
– А это как называется? Ксерическая обстановка?
– Минимализм.
Джино покачал головой:
– Смотреть страшно. Точно как в тот самый день, когда твоя бывшая ободрала тебя как липку. Надо что-нибудь сделать.
– Знаешь, ты здесь не обязан обедать. Если не нравится, иди домой, там поешь.
– Не могу. Во-первых, я вчера сюда привез колбаски и двенадцатилетний чеддер, во-вторых, предки Анджелы заполняют лишь третий из десяти фотоальбомов, подготовленных для последнего круиза. Благослови их Бог, они прекрасные люди, но пробыли тут уже четыре дня, надо время от времени отступать в сторонку. Серьезно, Лео, долго еще собираешься жить в доме, который смахивает на заброшенный товарный склад? Можно подумать, будто ты распрощался с жизнью в день ухода Хитер, а это нездорово.
– Во-первых, я распрощался с жизнью в день женитьбы на Хитер, а в день ее ухода почувствовал, что выздоравливаю. Во-вторых, одинокие мужчины не проводят свободное время на семинарах по фэн-шуй в «Мире мебели». Это не для мачо.
