Иметь штаны, которые «мужеством полны» можно только тем, у кого «броня крепка». А здесь наступил «День жестянщика». Придётся «отрихтовать» этого «мужичка-производителя». Потроха мне его не нужны — только гениталии. Всё остальное… будем шлифовать. И грунтовать. Об грунт. Жалко, но придётся.
— Ивашко, подними. К стенке прислони. Теперь — по уху. Подыми. Ещё раз в ухо. В другое.
Плохо рихтуется. Ещё и уши стали как у битого старого «запорожца» — не одинаковые и торчат. У Ивашки, как у всякого нормального здесь бойца, руки разные. Бицепс на правой — чуть не в полтора раза больше левого. Слева нормального удара не получается. Надо будет нагрузить тренировками — для меня нормально работать с двух рук, вот и людей своих надо к этому приучать. Поток междометий стал совсем нечленораздельным, но не прекратился. Прекратим.
— Подыми. Поставь. В солнечное с правой.
Вот это да. Моя ошибка — не подумал. Лучше бы по лодыжкам. Много Меньшак успел выпить. И, судя по наблюдаемому, мало закусывал. Как гласит наша народная мудрость: «закусывать надо манной кашей с тёртой свёклой — манная каша легко выходит, а свёкла — красиво ложиться».
Не было у него ни того, ни другого. И прожёвывал плохо. Европеец, факеншит. Принципиальная разница между русской пьянкой и европейской состоит в режиме закусывания. У нас эти процессы совмещены во времени и пространстве. А у европейцев еда — отдельно, выпивка — отдельно. Или вообще — первый этап пропускается. Потягивать водку из бокала через губу в качестве аперитива не пробовали? Ожидая результатов кулинарных манипуляций хозяйки. Мне — довелось. Хозяйкой в тот раз была француженка. Она — понравилась. Остальное — нет.
А Ивашка — завёлся. Обиделся, что не успел отскочить. Ну и куда он теперь, в заблёванном кафтане?
— Девки, ведро воды. Живо. Уже есть? Выливай на него. Что «не»? Мне плевать, что это пьяное дерьмо — твой батюшка. И тебе — плевать. Потому, что ты теперь — моя рабыня. И моё слово для тебя закон. Моё — не его. Лей. На морду ему лей. Сейчас обделается спьяну. Штаны с него сдёрни — стирки меньше будет.
Елица, прибежавшая с ведром воды в руках, затрясла головой и стала отступать от меня. И упёрлась лопатками в стоящего Ноготка. Неуверенно и испуганно оглянулась. И получила в ответ добрую, понимающую и… весьма многообещающую улыбку моего личного палача. Выражающую его глубокое сочувствие на фоне полного духовное соответствия профессиональному статусу. Снова взглянула на меня. Мне жаль тебя, девочка. Не смотря на все твои нескромные обещания в мой адрес. И в адрес всех хорьков в мире. Но… Не знаю — кто и как тебя напугал, но меня ты будешь бояться больше. Так, чтобы страх передо мной выбил из тебя все другие страхи. Скотинка, что четвероногая, что двуногая, должна ходить туда, куда хозяин укажет. Добрый конь под седоком — волков не боится. А иначе… «паршивая овца всё стадо портит».
Я показал глазами на очищающего свой кафтан Ивашку. Под натянутой на спине рубахой перекатывались мускулы. Его негромкие, под нос произносимые выражения рисовали яркую картину близкого физкультурно-сексуального будущего всех присутствующих «… и всей страны в целом». Мне осталось только конкретизировать и персонализировать.
— Если ты меня не слушаешься, то ты — худая роба. И тебя надобно поучить, вложить ума-разума, страха-уважения. Я сам это делать не буду. У меня тут и так четыре взрослых мужика. Этот тобой уже интересовался. Хочешь попробовать? Или — всех? По всякому?
Кажется, мои слова уже не доходили до неё. Выражение ужаса на лице. Панического. Парализующего. В сочетании с отвращением, омерзением. Вот что-то такое я и представлял себе, размышляя на тему «Ванька-попадун — страшный и ужасный». Она попыталась отодвинуться от меня дальше. Ноготок положил ей руки на плечи и чуть придержал. Она мгновение непонимающе рассматривала его здоровенную ладонь на своём плече. Потом вскрикнула, рванулась. Предсказуемо безуспешно. Инстинктивно зажала себе рукой рот, пытаясь остановить столь же инстинктивные рвотные позывы. И упала Ноготку на грудь. В обмороке.
