– Говоришь, ты слишком стар? Коли так, пора тебе на покой. С таким приходом управляться надо бы кому помоложе…
Анастас вцепился в одеяло побелевшими пальцами.
Оставить Десятинную? Его детище, его единственную радость? Он видел, как под ее стены закладывался первый камень, как на ее потолке проявлялись святые лики, как у иконостаса загорелись первые свечи. Он хоронил здесь княжну Анну, вон в той большой раке, перед иконкой святого Василия…
– Старость приносит опыт, – дрожащим голосом произнес настоятель. Его намерения об искуплении грехов сильно поколебались. Он не предполагал расплачиваться за прошлые ошибки такой ценой. – Молодому будет трудно справиться…
– Но и тебе нелегко, – перебил Святополк. – Тебе силенок не хватает даже письмо отписать…
«Письмо… Проклятая грамота! Господи, за что мне все это?! Ведь я же увидел свет правды и не хотел отступать! За что искушаешь тем, что не под силу выдержать?!» – Губы Анастаса шевелились, но изо рта не вылетало ни слова. Святополк молча ждал. Старый хрыч настоятель разрывался, и князю нравилось глядеть на его муки.
– Ладно, пойду, – притворно вздохнул он. – Дел много, пора готовиться к приезду Болеслава. А ты лежи, отдыхай. Тебе на старости лет иного и не надобно. Да пригляди себе замену. Завтра к вечеру хочу слышать имя нового настоятеля Десятинной. Негоже тебе, хворому, на себя взваливать этакий груз…
Князь уже стоял у двери, когда услышал сзади сдавленный стон, и оглянулся. Старый настоятель полз к нему на коленях, молитвенно протягивая вперед руки. На лице Анастаса застыла скорбная маска, из глаз катились слезы. Святополку захотелось уйти. Он и ушел бы, но страх перед Ярославом удержал князя на пороге. Трясущиеся руки настоятеля вцепились в полу его одежды.
– Прости меня, князюшка, – дрожащими губами прошептал Анастас. – Прости старого дурня! Век тебе буду служить! Верным буду, как пес. Только не гони меня из Десятинной!
Святополк раздраженно выдернул из пальцев настоятеля край корзна.
– Отпишешь грамоту Болеславу? – в упор спросил он.
Настоятель сжался в комок.
– Ну?! – поторопил князь.
Черные глазки херсонесца сморгнули, голова затряслась, а онемевшие губы слабо шевельнулись.
– Не слышу! – гаркнул Святополк.
– Отпишу, князь, – раздалось у его ног. – Отпишу как надо… Болеслав придет… Ты останешься киевским князем… Так угодно Господу…
Коснятин выслушал мой рассказ и ушел, а к вечеру вернулся с тугим кошельком в руках.
– Князь Новгорода благодарит тебя за правду, – бросая кошель на мое ложе, сказал он.
Я подняла подарок Ярослава, покачала его на ладони и протянула назад:
– Я сделала это не ради награды, посадник.
Мне нравилось, как он смотрел и говорил. Нравились его глаза, его уверенный голос, его… Мои щеки заполыхали. Рука посадника потрепала мое плечо.
– Ладно, не хочешь сказывать – не надо, но из города пока не уходи. Возможно, князь пожелает говорить с тобой. Жить можешь здесь. Кормить-поить буду. А деньги возьми, заслужила.
Я убрала кошель под подушку. Будет на что приодеться, если доведется встретиться с князем.
Однако дни шли, наступила зима и схлынула первыми весенними оттепелями, а Ярослав не вспоминал обо мне. Дважды в день в амбар приходил слуга с едой. Мой сосед, одноглазый нищий, радовался пище, как ребенок, и норовил упрятать в котомку то кусок хлеба, то ломоть мяса. Я делала вид, что не замечаю. Мы было совсем сдружились, но ближе к весне одноглазый стал собираться в путь.
– Сытно тут, тепло, а душе покоя нет, – укладывая вещи, посетовал он и уже в дверях обернулся: – И ты не засиживайся в Новгороде. Посадник на тебя нехорошо поглядывает. Как кобель на течную сучку. А защитить тебя некому.
После его ухода защищать меня и впрямь стало некому. Однако на меня никто и не посягал. Странники, которые останавливались в посадском амбаре, жаждали лишь еды и ночлега, а дворовые люди боялись злить хозяина. Однажды даже толстая Параня, пряча глаза, попросила прощения за свою давнюю грубость.
– Черт попутал, – объяснила она и в знак примирения бросила мне на ложе теплую, хоть и потертую шубу. – А это тебе. Не отказывайся, дар-то от души.
