– О чем ты?
– Предслава не стала наложницей поляка, но она оказалась слишком набожна. Она предупредила Болеслава о скорой гибели и уехала с ним на чужбину. А я осталась.
Пока князь размышлял, я поднялась и выпрямилась. Стоять оказалось труднее, чем сидеть, но уж коли помирать, так не в грязи, под копытами…
У меня в голове завертелись строки старинного сказа о северной девушке-воине, которая встречала смерть, как суженого, – с улыбкой на устах и гордо поднятой головой. Мне бы так…
Торн попытался было что-то вякнуть, но Ярослав чуть шевельнул рукой, и он смолк, косясь на меня злым, звериным взглядом.
– Не пойму, в чем винишься, – наконец вымолвил князь.
Я чуть не засмеялась. Это и впрямь было смешно: правда лежала перед ним, как на ладони, а он не понимал!
– Я предала твою сестру. Не осталась при ней.
– Но она знала, что делает, когда предупреждала Болеслава. Она сама выбрала путь. Ее никто не заставлял. В чем же твоя вина?
«Не поймет, – осознала я. – И никто из этих любопытных, обступивших меня людей тоже не поймет. Я предала веру Предславы. Этого не объяснишь, это можно лишь чувствовать…»
– Говори же..
О чем? Мне больше не о чем было говорить с князьями.
– Да врет она всe! Врет! – не выдержал Торн и замахнулся.
Я даже не почувствовала боли от удара, только висок опалило чем-то горячим.
– Не слушай ее, князь! Она заодно с этим! – Торн устремился к телеге с Рябым. – Спрятались в кустах, напали… Погляди, скольких славных воинов убил этот подонок! Погляди.
Он сдернул прикрывавшие ноги Рябого шкуры. Из-под них показались мертвые тела. Дружинники из сторожевого отряда…
Киевляне зашумели. Ободренный этим шумом, Торн прыгнул ко мне:
– Смерть ей!
Меч выскользнул из его ножен, словно ядовитая змея. Взмыл вверх. Страх толкнул меня к людям. Слева, над плечом, мелькнуло знакомое лицо. Коснятин! И он тут! Вспомнился наш разговор в Новгороде после веча. Посадник оказался единственным, кто поверил моим рассказам.
Ничего не соображая, лишь чувствуя за спиной холод смерти, я обвила руками его шею и сползла к коленям. Откуда-то изнутри вырвалось:
– Помоги…
Коснятин отступил. Мои руки разжались. Над головой что-то громко звякнуло. Затем коротко и гневно вскрикнул Торн. Завизжал пронзительный бабий голос, зашаркали шаги… Я подняла взгляд.
Красный, будто после бани, Торн, пригнувшись, стоял перед новгородским посадником. Его меч валялся в стороне, а в руке Коснятина блестел боевой топор на длинной рукояти.
– Князь еще не сказал своего слова, – громко произнес посадник. Торн заворчал.
– Верно. – Ярослав подхлестнул жеребца. Тот переступил тонкими ногами и подался вперед. – Охолонись, Торн, и не суди поперед моего суда.
Коснятин протянул мне руку:
– Вставай.
Ладонь у него была крепкая и горячая, но, едва выпустив ее, я зашаталась. Земля не держала. Шатнувшись, я прижалась к боку посадника. Жесткая кожаная куртка оцарапала щеку, но я не заметила. Ярослав повернулся:
– Веришь ей, Коснятин?
Тот кивнул. По губам князя скользнула улыбка.
– Тогда и отвечай за нее, покуда не разберусь. Коли по первому моему зову не представишь ее – сам окажешься под судом. Согласен?
Рука Коснятина поднялась. Я боялась глядеть ему в лицо и видела только крепкую шею и эту застывшую в воздухе руку. Сейчас она оттолкнет меня и голос Коснятина ответит: «Чтоб мне, новгородскому посаднику, нести ответ за безродную? Я ей не нянька! Сажай ее в поруб и не срами моей чести».
Ладонь посадника медленно опустилась на мое плечо, стиснула…
– Согласен, – коротко ответил Коснятин. – Будь по-твоему, князь.
Новгородский посадник и сам не знал, почему заступился за безродную девку. Он не собирался этого делать. Ее судьбу решал Ярослав, но ее молящий взгляд и голос… Он не выдержал. Топор сам лег в руку и отразил направленный на девку удар. А дальше все было просто. Маленькая рука, такая маленькая, что он застыдился собственной неуклюжести, доверчиво легла в его ладонь, и само по себе вырвалось безрассудное: «Согласен, князь».
Нет, Коснятин не жалел, что согласился опекать сказительницу, просто боялся. Найдена пугала и завораживала его. Еще в Новгороде посадник зарекся держаться от нее подальше. Зарекся, а вспоминал до сей поры… Она походила на костер. Не то прирученное пламя, что в угоду человеку ровно горит в печи, а загадочное, вольное, которое то стелется по земле, ластясь к вымокшим сапогам, а то вдруг вспыхивает и огненной змеей рвется к небу, рассыпая вокруг яркие искры. Коснятин догадывался, что такова она будет и в постели. Ненасытная и страстная любовница, нежная и покорная возлюбленная, преданная и ласковая жена…
