Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией - страница 6
Оба подхода — поиск «козла отпущения» и традиция Ранке — помогают понять роль России в событиях, приведших к войне с Японией. Рассматривая политические интриги ведущих должностных лиц, сторонники теории «козла отпущения», такие как Глинский, Романов и Макдональд, помогают пролить свет на непоследовательность российской политики перед войной. В то же время огромная архивная работа, проделанная приверженцами ранкеанского подхода, позволяет лучше понять многие события тех лет. Однако все эти труды пренебрегают одним важным фактором: они не учитывают интеллектуальную мотивацию ключевых фигур того времени. Мы не сможем должным образом понять непоследовательность русской дипломатии до 1904 г., не изучив различные идеи, которые вдохновили Николая II и его государственных деятелей обратить свои взоры на Восток.
С 1960-х гг. западные ученые начали обращать внимание на значение идеологии для европейской дипломатии и империализма. По обеим сторонам Атлантики многое было написано об интеллектуальных аспектах таких явлений, как испанская, британская и французская колониальная экспансия, а также международных отношений в широком смысле>1>{16}. В то же время на протяжении «холодной войны» советская внешняя политика являлась предметом многочисленных споров между политологами, которые подчеркивали влияние марксистско-ленинской доктрины, и их коллегами-«реалистами», которые более прагматично объясняли побудительные мотивы национальными интересами. Но по-прежнему никто не уделяет внимания идеологии как фактору русской дипломатии до 1917 г. Даже когда ученые рассматривают идеологические основы царского империализма, они неизменно сводят их к какому-либо влиятельному учению. Лучше всего это иллюстрирует русский вариант панславизма — концепция конца XIX в., согласно которой миссия России состояла в том, чтобы править этнически родственными странами, находившимися тогда под властью Оттоманской и Габсбургской империй.
Особо оригинальные рассуждения высказывались по поводу идеологической основы территориального расширения России в Азии. Американские наблюдатели XIX в. часто усматривали здесь мировоззрение, схожее с их собственной доктриной «предначертания судьбы» (Manifest Destiny)>{17}. Лорд Джордж Керзон — один из главных русофобов викторианской Англии — видел в каждом шаге царя к востоку от Уральских гор часть зловещего плана по захвату всего континента вплоть до Индийского океана. В то же время министр иностранных дел в правительстве Александра II князь А.М. Горчаков говорил о том, что «положение России в Средней Азии одинаково с положением всех образованных [цивилизованных. — Ред.] государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации»>{18}. Существует много других объяснений, но каждое сосредоточено на одном-единственном побудительном мотиве.
На самом деле очень редко бывало так, чтобы царская дипломатия в Азии определялась только одной идеологией. Как и действия большинства государств, дипломатия почти всегда формировалась под воздействием нескольких интеллектуальных течений, которые либо дополняли друг друга, либо вступали в противоречие. Это было особенно типично для десятилетия, предшествовавшего Русско-японской войне. В период усиленного интереса к Восточной Азии политика формировалась под воздействием конкурирующих учений, каждое из которых представляло собой определенный взгляд на судьбу Российской империи. Иногда доминировало какое-либо одно направление, иногда несколько направлений объединялись и влияли на действия Петербурга. Чтобы понять, почему царское правительство поступало определенным образом, полезно будет выявить эти взгляды и изучить их взаимодействие, а не сосредотачивать внимание на какой-либо одной идеологии. Тщательный анализ представлений об Азии и Российской империи, распространенных в то время в столичной элите, а также взаимовлияния этих представлений и царской дипломатии прольет свет на предвоенную политику России.
