Сама Паша старалась походить на барышню: алые губки свои она кокетливо ёжила, белокурые волосы подвивала и одевалась по моде.
Днём она работала на фабрике, а вечером шлялась по Невскому, впрочем, изредка: боялась попасться и получить билет. В месяц она проживала до пятидесяти рублей.
Наташка робко вошла к ней, но была принята радушно, хотя немного свысока. Паша с тех пор, как стала ходить в пальто, отделанном плюшем, и в меховой шапочке, усвоила, по отношению к подруге, особый покровительственный тон. Старшие сёстры, собирающиеся выйти замуж, обращаются так со своими младшими сёстрами.
– Здравствуй, лапушка! – сказала Паша, весело хлопая в ладоши. – А я смотрю, что это мне так уж скучно, с кем мне, думаю, чай пить? А вот и ты. Но послушай…
Она рассмеялась.
– Как же это так возможно! – продолжала она, беря двумя пальцами её лёгкое пальтишко. – Не стыдно тебе? В чём ты ходишь!
Наташка нахмурилась и протянула руку к своей одежде.
– Не трогай, – сказала она. – Где нам!
Паша, всё продолжая смеяться, подбежала к комоду и, вынув оттуда красное шерстяное платье, с торжеством показала его гостье.
– А мы, видишь, как щеголяем! – произнесла она, отряхая платье и любуясь им. – У портнихи шила!
Наташка пощупала материю.
– Хороший люстрин, – сказала она.
– Не люстрин, а фай!
Наташка молчала.
– Ну, что, нравится?
– Хорошее платье.
– Прелестное! – с капризным выражением счастливого лица крикнула Паша. – А на тебе всё тоже, прежнее?
– Спрашивает!
– Когда ж ты себе новое сошьёшь?
– Не знаю.
Паша усадила подругу на диван и стала вполголоса петь, качая головой.
– Так нравится платье? – спросила она.
– Нравится, – ответила Наташка со вздохом, польстившим Паше, которая не могла поэтому удержаться, чтобы не поцеловать подругу.
Тряхнув ещё раз обновкой перед глазами Наташки, она спрятала платье в комод и приказала подавать самовар.
За чаем она объяснила, что денег у неё всего двадцать копеек, а на фабрике место откроется не раньше как через неделю. Это очень огорчило Наташку. Она сидела как на горячих угольях, отмалчиваясь от шуток Паши, и, наконец, встала – уходить. На дорогу Паша сунула ей яблоко.
На чердаке было совсем темно, когда Наташка вернулась. Аглая стонала.
– Маменька!
– Чего там?
– Хотите яблока? Паша дала. На фабрику через неделю. А вы, маменька, не сердитесь, будьте так милосердны!
Старуха взяла яблоко.
– Свечки нет, – сказала она с упрёком. – Холодно. Уморишь ты меня, Наташка!
Послышался треск откусываемого яблока. У Наташки потекли слюнки.
– Что ж, Паша дала денег?
– Не дала. Нету.
Раздался новый аппетитный треск.
– Дворник приходил, – сказала старуха.
– Зачем? – спросила Наташка, сплёвывая.
– А затем, что ты матери не жалеешь ни на волос, – отвечала старуха раздражённо. – Прогнала Рахиль Борисовну в такое время, что хоть в гроб ложись! Теперь будь деньги – свечей купили бы, чаю. Я чаю уже месяц не пила. Клюквы хочется. Колбасы вот недавно хотелось. Поела бы, легче стало бы. И за квартиру заплатили бы. Носится со своею честностью… Ох! Не для нас она, девочка. Может, я лучше тебя это понимаю, потому что, – присочинила она, – из образованного дома, в богатстве выросла, на фортепьянах учена, да кабы теперь помоложе была – не подорожила бы… А не то, что ты, мразь неграмотная… Любви в тебе нет ко мне!
Наташка тихонько заплакала. У неё зябли руки и ноги. Она проговорила:
– Маменька!
– Чего там?
– Я пойду.
– Куда?
– В Пассаж…
– Пойди к Рахили Борисовне… вернее дело…
– Маменька! – со слезами крикнула Наташка. – Лучше мне в воду…
– Дура! Ну, как знаешь… Иди в Пассаж. Да не упрямься. Приноси денег. Приноси, милая! – сказала старуха с нежностью. – Да по дороге, будешь идти мимо колбасной, фунтик с чесночком захвати… И горчички баночку… Пеклеванчик у Филиппова, да колечко миндальное. Слышишь?
– Слышу.
– Подожди. Чего бы ещё? Да! Чайку осьмушечку, полфунтика сахарцу, лимончиков парочку. Слышишь?
– Слышу, маменька.
V
Наташка недолго ходила в шумном и гулком Пассаже, сверкавшем своими зеркалами, газовыми рожками и раззолоченными карнизами. Молодой человек, с русой бородкой и в пальто с котиковыми отворотами, быстро разглядел Наташку, пленился блеском её застенчивых глаз, нежным румянцем смуглых щёк, полудетским складом лица и предложил ей «прогуляться».
