И еще не следовало забывать о деньгах. Мне не хочется углубляться именно в эту область, поскольку там я чувствую себя очень неуютно. Дело том, что мой план заработать кучу денег, написав что-либо на стороне, имел один существенный изъян, а именно: я умудрилась обзавестись небольшим долгом по кредитной карточке, уплатить который у меня не было никакой возможности. Я не могла уплатить его, даже когда у меня была работа, приносящая хоть какой-то доход — теперь же, когда я ее лишилась, я не представляла себе, как сумею свести концы с концами. Почему кредитные карточки выдаются таким людям, как я? Почему, почему, почему? В своих логических рассуждениях в тот момент, когда накапливался этот долг, — вероятно, слово логических здесь неуместно — я исходила из того, что существуют же киношники, которые умудряются снимать фильмы, используя в качестве источников финансирования свои собственные кредитные карточки. Вот только я пропустила ту часть, которая касалась съемок фильма. Вместо этого я съездила в Марокко. И купила туфли.
Дойдя до редакторской комнаты, я открыла дверь. За моим столом сидел Матт, читая мою колонку.
— Камилла Паркер-Боулз, — произнес он, не поднимая головы.
— Что? — спросила я.
— Если твоя теория о Романтической Рыночной Стоимости верна, как ты объяснишь, что принц Чарльз встречается с Камиллой Паркер-Боулз?
— Я и в самом деле не знаю, Матт.
Матт поднялся и подошел ко мне. И посмотрел на меня серьезно, почти испытующе.
— Что с тобой стряслось?
— Сид только что уволил меня, — ответила я.
— Это невозможно.
Я кивнула головой.
— Это невозможно.
— Боюсь, так оно и есть.
— О Господи. Это безумие, — сказала Матт. — Если можно уволить тебя, то меня, выходит, с таким же успехом можно расстрелять в коридоре. Он сказал за что?
Я мысленно вернулась к своему разговору с Сидом.
— Очевидно, за то, что я редко и мало пишу о пенисах.
— Что совершенно справедливо. Истинная правда, — заявил Матт. — Хотя я не предполагал, что это может стать причиной увольнения.
— Я тоже.
— Ты можешь подать на него в суд, — предложил Матт.
— В это никто не поверит, — сказала я. — Я сама в это верю с трудом, а ведь это было сказано мне в лицо.
— Давай выйдем отсюда.
Мы спустились вниз и остановились на тротуаре. После краткого совещания мы направились к нему домой. Я рассказала обо всем, что произошло в кабинете Сида, а Матт в нужных местах перебивал меня вопросами и восклицаниями. Отправляясь в путь, я была по-настоящему расстроена, потом я пришла в неописуемую ярость, но к тому времени, когда мы дошли до его дома, я чувствовала себя почти нормально. Матт всегда оказывал на меня такое действие, и мне до сих пор непонятно почему.
— Я собираюсь угостить тебя чем-нибудь вкусненьким, — сообщил мне Матт, когда мы вошли внутрь.
— Я не знала, что ты умеешь готовить.
— Умею. Ну конечно, я умею готовить. Правда, только одно блюдо, зато делаю его лучше всех.
— И что же это за блюдо?
— Яичница по-флорентийски.
— Никогда не ела яичницу по-флорентийски.
— Ты знаешь, как ее готовят?
— Понятия не имею.
— Очень хорошо.
Матт расчистил для меня место за кухонным столиком, я уселась на одну из высоких табуреток и принялась потихоньку клевать фисташки из блюдца. Он открыл бутылку красного вина и налил два больших бокала. Один протянул мне, а второй поднял, чтобы произнести тост.
— Я могу познакомить тебя со своей новой теорией? — спросила я.
— Ну конечно.
— Я думаю, что тост — это своего рода новая молитва, — заявила я. — Это социально приемлемый способ удовлетворения потребности в совместной молитве. Вот почему никто больше не говорит «Ваше здоровье!».
— В этом случае, — сказал Матт, — святая дева Мария, помоги нам, и Святой Боже, помоги нам.
Мы чокнулись и выпили.
Матт начал шинковать большой пучок базилика.
— Знаешь, — сказал он, — это, наверное, самое лучшее, что случилось с тобой.
— Не говори так, — попросила я.
— Почему нет?
— Потому что именно эти слова обычно говорят, когда с тобой случается что-нибудь по-настоящему плохое. Это утверждение не имеет к реальности никакого отношения, — заявила я. — Случается масса плохих вещей, которые являются просто-напросто плохими, а люди так и не могут оправиться от них, их жизнь больше никогда не возвращается в прежнее русло. И еще, сейчас совершенно невозможно сказать, это одно или другое.
