– Здравствуйте, – сказала я обоим и отдельно девушке: – Привет, Валерия!
– Лариса, познакомься, это мой папа – Михайловский Федор Михайлович. Папа, это Лариса. Она говорит, что Сергеевна, но я зову её просто по имени.
– Здравствуйте, Лариса Сергеевна, – официальным голосом проговорил тёзка моего «форда» и, подумать только, наклонил голову в полупоклоне. Как в кино!
– Очень приятно.
Я подала руку легендарному папе и теперь смогла посмотреть на него повнимательнее, но, видимо, решение мое было опрометчивым, потому что, встретившись с ним взглядом, я почувствовала, что мое сердце ухнуло куда-то вниз. Его глаза… Я никогда не видела таких пронзительно-синих глаз.
В детских мультиках порой рисуют подобные глаза: из них чуть ли не материальным потоком льётся свет. Вот и я такой увидела. Из глаз Михайловского Федора Михайловича, если я правильно запомнила, как его зовут. Надо же так не вовремя встретить мужчину своей мечты! Правда, мой мужчина был бы, наверное, не таким сухим и ледяным… Что-то эпитеты я ему подбираю какие-то непарные.
– Красивый у меня папка? – гордо спросила Валерия.
От моей юной приятельницы не укрылся интерес, который, оказывается, был на моем лице написан.
– Вы приехали сюда на своей машине? – Он углядел под навесом моего Федьку.
– А что, у вас в угоне числится точно такая же? – съехидничала я вопросом на вопрос. И ответила Лере: – Обычный.
Пусть не задирает нос. Интересно, он когда-нибудь улыбается, или всё население Земли в его глазах потенциальные преступники?
– Папа, мы же в гости приехали, – напомнила Валерия, пока ее суровый родитель озирался в поисках… каких-нибудь улик против меня? Запрещенных ко ввозу в Ивлевский район товаров? – Или ты Лару в чём-то подозреваешь?
Это девчонка пошутила, чтобы хоть чуть-чуть разогреть распространявшийся от ее папаши холод.
– У меня алиби, – поддакнула я.
Молодец, Валерия, защищает, несмотря на всяческие анекдоты о женской солидарности.
– Дорогие гости, прошу в дом, – сказала я; должен же кто-то брать инициативу в свои руки.
Можно сказать, наверняка, что в доме Михайловских существовал культ папы. Наверное, мама давно умерла, а папа – не римский, а ивлевский – и швец, и жнец, и на дуде игрец, в смысле, и работник правоохранительных органов, и суровый воспитатель, и вообще бдительный человек…
И хотя он не сделал ничего такого, что выбивалось бы из общей картины моих представлений о мужчинах, я не знала, как себя с ним вести.
У меня прежде были мужчины. И я обычно не терялась в их присутствии, но Михайловский казался каким-то другим. Обычно я легко находила с незнакомыми людьми общий язык, а между мной и этим ментом сразу возник некий барьер, который мне пришлось бы преодолевать. Если бы я захотела познакомиться с ним поближе.
Мы вошли в дом, и я мысленно поблагодарила Лиду за то, что она следила за моей собственностью. Кстати, я до сих пор так и не поблагодарила её за это. Завтра получу документы, распишусь где положено и перед отъездом дам ей сто баксов – я взяла на всякий случай с собой пару сотен.
Мои гости сели в кресла, стоящие в гостиной, а моя мысль лихорадочно заработала: чем же я стану их угощать?
– Знаете, Михайловские, у меня есть манная каша, – сказала я: ещё когда готовила, недоумевала, чего вдруг я сварила столько. Но вот пригодилось.
– Манная каша? – оживился отец Фёдор, хотя в глубине души я побаивалась, что он пошлёт меня подальше с моей кашей. – Это мы любим.
Он подал дочери связку ключей:
– Валерия, пакет!
Да, словоохотливым мужика не назовешь. С дочерью обращается как солдафон: стоять! смирно! пакет!..
Я выглянула в окно: новая «Мицубиси», на которой Михайловские приехали, выглядела на нашей скромной улочке как девица в шикарном вечернем платье посреди толпы бедно одетых старушек.
Лера хлопнула дверцей, пискнула сигнализацией и бегом вернулась в дом.
Она прошла ко мне на кухню, где я ставила на плиту чайник, и стала выкладывать из пакета колбасу, сыр, консервы, коробку шоколадных конфет ассорти, ещё какие-то вкусно пахнувшие свертки.
– Зачем же столько? – слегка растерялась я.
