Павел Дмитриевич не мог успокоиться: мало того, что этот сонный кум ничего не знает про бензин, так еще и про пенсию выдумки выдумывает, брехун.
— Кума, — обратился к Лидии сам гость, — сколько месяцев вы не получаете пенсии?
— Мы? — удивилась та. — Все вовремя получаем. Вчера, вот, принесли за этот месяц.
— Таки получаем? — деловито переспросил Иван.
— Вечером, — напомнила ему жена. — Ты что, забыл? Мы тут сидели возле ворот, когда почтарка пришла.
— Разве это была пенсия? За какой месяц? — бросился уточнять оскорбленный спорщик.
— Пенсия, конечно! Ты, Иван, иной раз, ей-богу, как придурок.
— И что, нам не должны ни копеечки?
— Не должны, — терпеливо доложила Лидия. — К сожалению. Это я к тому, что денег всегда мало, — объяснила она гостю свою шутку.
— Ну, тогда я не знаю. Я денег в руках не держал. Не знаю.
— А в чем дело? — обратилась кума Лидия к Павлу Дмитриевича.
— Кум жалуется, что вам полгода не приносят пенсию. Позвал, чтобы ты подтвердила.
— Что вы его слушаете? — всплеснула она руками, потом показала в сторону: — Вон видите пенек?
— Ага, — у Павла Дмитриевича от внимания засветились глаза, он даже прикусил уголок нижней губы: вот сейчас услышит что-то интересное.
— Так вот лучше у него спросите. Не получите ответа, так хоть не наслушаетесь глупостей. Он у меня мелет, что в голову стукнет.
Гость махнул рукой, дескать, бывает иногда, и вздохнул. Говорить было не о чем. Уже и длинные тени легли на землю, расстелили по ней плоские отражения людей, деревьев, зданий, изменили пропорции, удлинили их, добавляя всему стройности и неопределенно-мистического значения. Все на миг замерло перед вечерними хлопотами.
Будут дела, будут и разговоры.
Кум Ролит сосал размоченный табак, смотрел вдаль, не обращая внимания на критику со стороны жены, на обидные сравнения. Ничто земное его не задевало в высоком созерцании жизни. Жена даже опустилась на скамейку и минуту посидела рядом, она молчала и озадачено покачала головой, имея в виду что-то свое, невысказанное, возможно, и не понятое самой. Отдохнула немного и пошла работать дальше.
Приглашенный на вечерние посиделки Павел Дмитриевич поднялся и потопал вслед за кумой, посмотреть, с чем она толчется у порога. Кума возилась с краской — пробовала «освежить» входную дверь. Гость остановился и начал наблюдать. Движения у женщины были медленные, выверенные, ловкие, вызывали любование, как вызывает его всякая работа, выполняемая с удовольствием.
Павел Дмитриевич перевел взгляд на банку с краской, где виднелось что-то грязное: или жидкость с вяжущим материалом, или вяжущий материал с весьма сыпучим. Невольно взглянул на дверь. Там краска расплывалась бесформенными пятнами, стекала вниз, твердея на ходу, образуя маленькие колючие комочки, высыхающие и отпадающие на землю.
— Что это у тебя в банке? — не понял Павел Дмитриевич.
— Краска, — терпеливо объяснила Лидия, словно слепому или малому.
— Какой-то она странный вид имеет, — гость деликатно кашлянул.
— Это ребята в «пожарке» выбросили, так как она засохла, а я подобрала, размочила в солярке и вот крашу, — Лидия работала в районной пожарной части то ли уборщицей, то ли дворником, и по укоренившейся привычке ничего не выбрасывать таскала домой всякую гадость.
— Вижу, ты кума бережешь, работаешь сама, как пчелка.
— Я в эти дела не вмешиваюсь, — огрызнулся хозяин от калитки.
— Почему?
— Ты попробуй этой кадре угодить, вот.
— Почему я должен пробовать? А ты пробовал?
— Нет, — говорит Иван, — но знаю точно, что зря старался бы.
Солнце коснулось горизонта, бросая в пространство густые красные лучи, заливающие мир прозрачным розовым светом.
Иван покинул свою дислокацию и подобрался к компании. Кума на это не отреагировала — молча сопела, красила дальше.
Павел Дмитриевич возобновлять прерванный разговор не стал. Взял руки в бока и осматривал округу. Посмотрел на солнце, отметил, что оно перед заходом темнеет, становится не таким ослепительным, а его диск прибавляет в размере. Потом окинул глазом предвечернее небо, проследил за облачком, одиноко плывущим в сторону запада, и упал взглядом на землю. Глаза остановились на огороде, где кум с кумой выращивали картофель. В его взгляде растаяло равнодушие, прорезались заинтересованность и внимательность. Он еще некоторое время рассматривал то, что открылось его взору, потом начал инстинктивно протирать глаза, будто снимал с них невидимую пелену. Снова долго вглядывался в картофельные заросли. Беспокойство, охватившее его, не ослабевало и невольно проронилось жалобой:
