— Так мне лучше прозу писать, вы так думаете? А с чего начинать?
— Начните вести дневник, — порекомендовала Низа. — Скоро вы самые почувствуете, хочется вам заниматься этим ежедневно или нет. Если победит леность, то бросайте это дело и не мучайтесь.
Она поблагодарила за чай и вышла в коридор.
— Благодарю за беседу, — сказала, одеваясь.
Дверной замок звонко щелкнул, отсекая от нее Криська и эту страницу ее жизни. Но возле лифтовой двери ее догнало еще одно клацанье. Николай Петрович выглянул за порог с горячечным блеском в глазах:
— А зачем вы приходили? — хрипловато спросил он. — Чего хотели?
Низа остановилась.
— Я ищу Николку.
— Не знаю такого, извините, — потухла какая-то его призрачная надежда, и теперь он окончательно исчез из Низиной жизни.
10
Когда-то они собирались все вместе на веселые родственные застолья, встречали Рождество колбасами и окороками, студнями и запеченными утками. Старались сохранить до этого дня осторожно снятые с деревьев и закутанные в солому зимние яблоки. Боже, как они пахли, когда их заносили в дом!
К Евгении Елисеевне из Полтавы и из Днепропетровска приезжали братья с женами, а к Павлу Дмитриевича приходила сестра с мужем. А иногда было и так, что собирались более широким кругом — присоединялась двоюродная родня и кумовья. Со стороны Павла Дмитриевича, правда, двоюродных было хоть и много, но жили они далеко: часть осела в Запорожье, Горловке и Макеевке, кое-кто поселился в Муроме, а большинство — в Баку. Те приезжали редко. А у его жены почти все жили в Дивгороде.
Молодые и на свое время просвещенные, они не долго сидели за столами, а находили приятность в долгих прогулках по заснеженным холмам окраин. По обыкновению брали с собой детей, а потом катались с ними на санках, съезжая с невысоких склонов. Падали, барахтались в снеговых заносах, разбивались на команды и взапуски лепили снеговых баб, чтобы те высотой были не ниже человека. А потом, нагулявшись часа три-четыре на морозном воздухе, возвращались домой, к горячей печке и отогревались, поочередно сидели под духовкой и попивали чай, обжигая губы о чашки.
Долгими вечерами любили поиграть в «дурака» или в лото, но это скорее был повод к балагурству, веселым разговорам. Так как этим занимались большей частью мужчины, а женщины сидели под печкой, щелкали семечки и слушали их болтовню. В основном рассказывали книжки о шпионах и о войне, пересказывали статьи из журналов «Наука и жизнь», «Вокруг света» и обязательно наслаждались театром одного актера — слушали Павла Дмитриевича. Он временами повторялся, но зато исполнял свои репризы каждый раз по-новому, и его снова слушали, чередуя взрывы смеха с тишиной.
Павел Дмитриевич грустно улыбнулся — уже никого из тех людей нет, остались только они с Женей, разменяв девятый десяток. И еще где-то в Москве живет Юля Бараненко, если Низа не ошибается. Остальные ушли в вечность. Вот уже и дочкины подруги встали в очередь на поезда, курсирующие без возврата. И все же Раисы не стало очень рано.
— Заходите, — открыв дверь, пригласила его Зинаида Андреевна. Она демонстративно вымыла руки под рукомойником, устроенном в кабинете, вытерла о белоснежное полотенце, села за стол. — На что жалуетесь?
— Вы же знаете, что у меня, — тихо, со смирением в голосе промолвил Павел Дмитриевич. — Просто пришел показаться. Только не притворяйтесь и не заверяйте, что я здоровый. Знаю о своей беде. А вас прошу никому о ней не говорить.
— Почему вы не хотите поехать на специальное обследование и лечение? — в тон ему спросила докторша. — Чем же я помогу вам здесь, дорогой мой Павел Дмитриевич? Ведь можно выиграть несколько лишних лет жизни, но надо правильно лечиться.
— Что это за жизнь будет? Не привык я к такой. Нет, уж пусть будет, как будет. Догнала меня проклятая война, не убежал от нее, — Павел Дмитриевич показал на грудь: — Сюда вошла пуля немецкая, а вот здесь, — он занес руку за спину и показал под правую лопатку, — вышла. Навылет прошила. И как раз на эти места теперь уселась безжалостная болезнь.
— Давайте я вас осмотрю, сердце послушаю, — предложила Зинаида Андреевна, засовывая в уши дуги фонендоскопа.
