— Боже мой, эта Роза невозможна! Ей решительно нечего больше делать, кроме присмотра за ребенком, но как только отвернешься — она уж глазеет в окно или стоит перед зеркалом…
— По случайности сейчас она стоит перед гладильной доской и в поте лица своего гладит платье, которое тебе во что бы то ни стало нужно надеть завтра утром, — прервал ее с язвительной насмешкой профессор.
Советница испугалась. На мгновение лицо ее выразило замешательство, но она быстро оправилась.
— Какие глупости! — воскликнула она, недовольно наморщив белый лоб. — Значит, она совершенно не поняла меня, как это с ней часто бывает.
— Хорошо, — прервал ее профессор, — предположим, что произошло недоразумение. Но как же ты могла доверять ей своего больного ребенка, раз не можешь на нее положиться?
— Иоганн, меня призывал святой долг! — ответила молодая вдова, поднимая к небу свои красивые глаза.
— Твой самый святой долг — долг матери! — гневно воскликнул профессор. — Я послал тебя сюда единственно из-за ребенка, а вовсе не для того, чтобы ты принимала участие в миссионерских делах.
— Ради Бога, Иоганн, если бы тебя услыхала тетя или мой папа… Ты думал прежде иначе.
— Прекрасно… Но мы должны обращать все наши силы прежде всего на ту почву, на которую нас поставило Провидение. И если бы ты могла на Страшном суде перечислить Вечному Судье сотню спасенных тобой от язычества душ, это ни на йоту не уменьшило бы твоей вины в том, что из-за этого ты погубила своего ребенка.
Лицо советницы пылало. Она постаралась вернуть себе самообладание и обычную кротость, и это ей удалось.
— Не будь так строг ко мне, Иоганн! — просила она. — Подумай о том, что я слабая женщина, но что я всегда желаю только добра… Если я и сделала ошибку, то главным образом из любви к твоей милой маме, желавшей, чтобы я ее сопровождала… Конечно, это больше не повторится.
Советница проговорила это своим мягким голосом и, мило улыбаясь, протянула профессору руку. Тот покраснел, как молодая девушка, и, вероятно, сам не сознавая этого, быстро и робко взглянул на ту, которая сидела с опущенными глазами у постели ребенка. Он нерешительно взял протянутую руку и тотчас же выпустил ее… Голубиные глаза, неотступно смотревшие ему в лицо, сверкнули, лицо побледнело, но кротость была сохранена. Молодая женщина нежно поцеловала своего ребенка.
— Теперь я могу остаться у Анхен. Благодарю вас, милая Каролина, что вы заменили меня, — сказала она ласково.
Молодая девушка встала, но девочка расплакалась и крепко схватила своими ручонками ее руку.
Профессор пощупал пульс ребенка.
— У нее сильный жар, и я не могу допустить, чтобы она волновалась, — сказал он Фелисите. — Может быть, вы останетесь тут, пока она не заснет?
Девушка молча села, и профессор вышел. В то же время советница, хлопнув дверью, ушла в свою комнату. Фелисита слышала, как она ходила там быстрыми шагами. Затем послышалось, как будто там рвали материю. Анхен приподнялась, прислушалась и задрожала.
— Мама, Анхен будет послушна, она не сделает этого больше! — закричала девочка.
В это время в комнату вошла Роза.
— Опять рвет что-то, — пробормотала она, обращаясь к Фелисите. — Тише, детка, мама тебе ничего не сделает, она скоро будет опять добрая.
Дверь хлопнула, и советница удалилась. Роза пошла в ее комнату и принесла остатки батистового носового платка.
— Когда она приходит в ярость, так сама не сознает, что делает, — сказала девушка. — Рвет, что под руки попадется, и немилосердно дерется — бедная малютка это хорошо знает.
Фелисита прижала ребенка к груди. Внезапно в сенях раздался голос советницы. Она весело болтала с адвокатом, спускавшимся с лестницы, и когда снова вошла в спальню, то казалась милее и красивее, чем когда-либо.
