После замечательного обеда пан Янош попросил Элен зайти к нему в кабинет. Приглашение прозвучало несколько официально. Элен насторожилась: что ещё придумал дядя? Когда она вошла, то увидела в комнате и пана Войтека. Дядя Янош стоял посередине и сесть ей не предложил. От какого-то торжественного выражения его лица Элен немного оробела.
— Элен, — начал свою речь Янош, — ты знаешь, что я отношусь к тебе, как к своей дочери. Я представляю тебя всем незнакомым людям своей племянницей. И это, в какой-то степени, правда: мы с твоим отцом считали друг друга братьями, а для дочери брата я — дядя. Господу, видимо, было угодно, чтобы я, не имея своих детей, растил тебя. Мне всегда хотелось иметь и сына и дочь. Я так радовался счастью твоего отца, ведь у него были вы с Аленом… Когда ты появилась в этом доме, я думал, что у меня есть теперь хотя бы дочка. Но прошло время, и свершилось чудо: ты стала для меня и дочерью и сыном. Как это у тебя получилось, как тебе удаётся сочетать в себе такие разные черты — одному Богу известно. Но это так. У меня появилась возможность передать своё умение, свой опыт родному человеку.
Когда ты вернулась, побывав на развалинах отчего дома, я видел, как трепетно ты отнеслась к найденным там ценностям. Они были для тебя не просто ценностями, источником дохода. Ты видела в них дар своей матушки, дошедший до тебя после стольких лет. Если был бы жив твой отец, он непременно тоже одарил тебя. Его нет. Но пока ещё есть я — его брат. И я хочу исполнить то, что считаю необходимым. Эту вещь, — Янош повернулся, подошёл к небольшому столику и взял лежащую на нём шпагу с изящно выполненным эфесом, украшенным несколькими драгоценными камнями, и в прекрасных ножнах с инкрустацией, — много раз держал в руках граф Кречетов. Она неоднократно спасала ему жизнь. Расставаясь, мы с графом обменялись оружием. Если бы я мог, то передал бы шпагу сыну графа… Я хочу, чтобы ты, которая стала для меня и дочерью и сыном, владела ею. Пусть это будет даром графа Кречетова. Теперь она — твоя! — и он протянул ей шпагу на вытянутых руках.
Элен замерла. Она не могла оторвать глаз от оружия, которое, казалось, ещё хранило на себе прикосновения отца… Потом она протянула руки и приняла дар. Если бы она сейчас была одета по-другому, не в платье, то опустилась бы на колено и, подражая рыцарям из прочитанных ею книг, поцеловала бы приоткрытый клинок. Но она чувствовала, что это смотрелось бы нелепо в исполнении изящно одетой девушки. Элен просто повернула шпагу вертикально, остриём вниз, прижала её к себе и склонила голову. Постояв так несколько секунд, она подняла глаза на дядю Яноша. Они шагнули навстречу друг другу одновременно. Элен прижалась к нему, как в детстве прижималась к отцу. Он гладил её по голове, но ничего не говорил. Да это было и не нужно. Наконец, Янош немного отстранил её от себя и тихо проворчал:
— Ну, всё, хватит. А не то я подумаю, что ты решила стать нежной барышней, не достойной такого оружия.
— Вот уж это ей не грозит, — раздался голос пана Войтека, о присутствии которого они успели забыть. — Даже если панна Элена решит, что с неё хватит всяких глупостей, которыми обычно грешат только юноши, «нежной барышней» она всё равно не станет. С таким-то характером? Хе-хе! Не завидую тому, кто захочет стать вашим супругом, панна, — и он, улыбаясь, слегка поклонился.
— Я думаю, это комплемент, пан Войтек? — тоже с улыбкой спросил пан Янош.
— Несомненно. Но будущий муж панны с этим, вероятно, не согласился бы.
— Что ж, этот день был богат событиями. Пора отдохнуть. Пойдём, Элен, я провожу тебя до комнаты, чтобы ни у кого не возникло вопросов насчёт этого, — и Янош кивнул на шпагу. А когда они дошли до её двери, дядя взял Элен за руку и тихо сказал: — Что же касается будущего супруга, я хотел бы, чтобы ты знала: пан Юзеф мне весьма симпатичен. Это я так, на всякий случай. Спокойной ночи, — и, не давая ей ничего ответить, посмеиваясь, дядя удалился очень довольный собой и той растерянностью, которую успел заметить на лице воспитанницы. Обычно такого эффекта добивалась она, а вот заставить её саму растеряться… Это было редкостью.
