— Это был мой отец? — спросила Элен. Штефан уже закончил возиться с её ногами, и она лежала, опираясь на локоть, заворожённо слушая денщика.
— А то как же? Он самый. Они встали спина к спине и — ну, махать шпагами. Сразу всё поменялось. Те-то не ожидали подмоги похитителю и, хоть их было четверо против двоих, уж не так уверенно дрались. Наверное, пан Янош с вашим батюшкой кого-нибудь тогда убили бы, а может, и не одного, больно искусны они были. Да только тут панна Кристина голос подала, отца звала. Он и шпагу выронил. Тут все остановились и к ней кинулись. И я тоже подошёл. Посмотрел и понял, что недолго бедняжке жить осталось. Уж больно рана серьёзная. Крови много натекло. Отец перед ней на колени встал, наклонился, а она ему и говорит: «Ты прости меня, но люблю я Яноша, не могла по-другому поступить. Ты его не вини, мы бы с ним счастливы были. А убивать он вас не собирался, слово мне дал. Обещай, — говорит, — мне, что не будете вы его в моей смерти винить. Я сама виновата, не поверила ему». Ну, что отец мог сказать? Обещал, конечно, клятву дал, что ни он, ни сыновья его не будут считать пана Яноша виноватым. Говорит, а у самого — слёзы. Потом панна велела Яноша позвать, попрощаться. И как он подошёл, попросила поцеловать себя, как жену. Он наклонился, поцеловал её в губы, она улыбнулась, вздохнула и померла.
— Пан Янош тогда словно обезумел, — после паузы продолжил Штефан, — Никак не хотел никого к панне подпускать. Плакал. Потом поуспокоился немного, а говорить не может. Трясёт его всего. Тогда батюшка ваш много помог. И лошадей оставшихся поймал, и носилки придумал из плаща сделать, на которые панну Кристину уложили. Потом со мной вместе пана Яноша домой проводил. Упросил я его тогда остаться у нас пожить, потому как боялся я, что б мой пан чего над собой не сделал. Пан Владимир, батюшка ваш, слава Всевышнему, согласился. Мне одному не уследить было бы. А пан Владимир и спать-то ложился на пол, поперёк двери, чтобы, значит, заметить, если пан Янош выходить из комнаты ночью надумает.
Вот так и познакомились они. Когда пан Янош отошёл немного, горе притупилось, к нему отец Кристины явился. Он и раньше приходил, но пан Владимир его не пускал, говорил, рано ещё, пусть успокоится немного. Ну, вот. Этот господин, забыл я его имя, сказал, что клятву свою, данную дочери в последние минуты её жизни, помнит и сдержит. И что если пан Янош сочтёт нужным, он может навещать могилу своей возлюбленной, которая находится там-то и там-то. С тех пор пан Янош всегда туда ездит. Сначала частенько бывал, а потом — пореже, потому как дела появились. Решил он доказать, что сможет вырваться из бедности и стать состоятельным человеком. Но дважды в год ездит туда обязательно: зимой, в день Рождения Кристины, и летом — в день её смерти.
— Так вот он куда ездил… — задумчиво произнесла Элен. — Я спрашивала, а он не отвечал.
— Ну, да. Не говорит он об этом.
— И поэтому он так и не женился?
— Поэтому. Говорили ему и я, и пан Войтек, да и пан Владимир тоже, чтобы нашёл себе невесту. За этим дело бы не стало, он вон, каким женихом завидным стал. Не сейчас, конечно, а лет эдак пятнадцать назад. Женился бы, детишки пошли, радовали бы. А он или молчал или сердился. Ну, от него и отстали… Вот, когда вы в доме появились, он расцвёл прямо. Полюбил, как дочь. Потому и потакает во всём… Эх! — и он отвёл глаза, уставившись в пол.
Элен смотрела на преданного слугу и думала о недосказанном. В его глазах она, видимо, была причиной новых огорчений обожаемого пана. Вместо того чтобы стать примерной дочерью, вести себя подобающим девушке образом, задумываться о женихах, семье, она вытворяет такое, что и представить себе трудно. Элен села на кровати, взяла Штефана за руку, а когда он снова посмотрел ей в глаза, прошептала:
— Я обещаю, что пан Янош никогда не пожалеет о том, что приютил меня. Я сделаю всё, чтобы он был счастлив, хотя бы на старости лет. Ты веришь мне?
— Дай то Бог, панна Элена, дай то Бог.
Элен предпочла не замечать запрещённого в стенах школы обращения к ней.
* * *
Занятия шли своим чередом. И поединкам с чучелами не видно было конца.
