Противоречивое отношение Зыкиной к политике объясняется, может, вот чем. Мать Зыкиной долго скрывала от дочки страшную тайну. И открыла ее только тогда, когда Людмила Георгиевна была уже взрослым человеком. Всю жизнь промолчать о том, что семья долгие годы скрывалась от преследований! Их раскулачивали три раза. Четырех дядьев Зыкиной по материнской линии расстреляли. Оставшиеся родственники сбежали из деревни и спрятались в Москве -- потому только и уцелели.
Да как же могла мать молчать? А чтоб спасти дочку. И Людмила была-таки спасена. Она ведь смогла стать великой артисткой. А знай она смолоду про все, разве пошла б в Колонный зал петь Сталину про Ленина?
Это -- жизнь... Россия
Не поверите, но у Зыкиной нет в России любимых мест и городов. Ей нравится на родине все, ну абсолютно все -- вплоть до черной полярной ночи в Амдерме. И даже более того -- безжизненные пустые льды, потому что там была советская станция "СП-6", где Зыкина выступала. Это скорее всего не рисовка, а часть не только образа, но и образа жизни тоже; едва ли удастся влюбиться до смерти в березки, когда вам удается находить прекрасное в Елисейских Полях и таким манером уже занимать часть территории души. Здесь как на войне: не видь в противнике в упор положительных качеств, а то промажешь. Или как в любви -- когда все чужие женщины (мужчины) кажутся абсолютно непригодными для интима, и это участникам любви не кажется слишком уж глупым. То есть любовь к родине, как и любая другая любовь, встречается бытовая, но попадается и безумная, в хорошем смысле слова (Ромео и Джульетта). Первая искусству неинтересна.
Отсюда, кстати, и особенное отношение Зыкиной к военным. Нет, это для нее не толстые тыловые прапорщики с казенной тушенкой и красными носами, но воины, защитники отечества. Представьте себе впечатлительную полудеревенскую девочку двенадцати лет, и 1941 год "с фашистской силой темною, с проклятою ордой", бедный госпиталь, где гнойные бинты идут в прачечную и после обратно в операционную, и она всерьез, не для забавы поет раненым -мальчикам-инвалидам, и сколько там было, по разным причинам, слез (их и ее).
Надо ж так повернуть жизни, что пятьдесят с лишним лет спустя Зыкина снова пошла петь по госпиталям! Опять увидев мальчиков-калек -- в госпитале Бурденко -- глазами уже не девочки, но бабушки, она опустилась на кровать и в сердцах зарыдала. Ей было, что называется, плохо. Это происходило не далее как 23 февраля 1995 года -- если кто помнит, тогда под Новый год как раз впервые штурмовали Грозный. Чечня ей вообще дорого стоила...
Опять про любовь к России, которая дошла у нее до гипертрофированных размеров: "Не хочу за границу, потому что Россию люблю". Как будто для заграничного вояжа непременно надо разлюбить родину!
Но и в загранице встречается иногда ей милое -- то, что списано было с нас: те же пионеры с галстучками посреди Северной Кореи.
Может, Зыкина смогла так раскрыться и стать великой женщиной главным образом потому, что ее способность испытывать высокие чувства -- куда выше среднего. Душевные ее фибры тоньше наших, но одновременно и крепче: она может отдаваться чувству, постоянно к этому готова и не боится, что это ее погубит. И таки не губит, несмотря на совершенно наркотический, смертельный накал этой редкой любви. Кроме того, она эти чувства способна выражать.
Отчего так интенсивно ее чувство к России? В частности, и оттого, что у Зыкиной другая родина, не та, что у среднестатистического квартиросъемщика. А такая: огромная, яркая, ослепительно прекрасная, сказочная, населенная замечательными красавицами и мудрыми богатырями, которых приводит в священный трепет один факт протекания реки "среди хлебов спелых". Темные стороны российской действительности не более чем временные отдельные недостатки, которых ее влюбленные глаза и разглядеть-то не могут, да и не хотят.
И потом, с точки зрения даже холодного здравого смысла все-таки удобней родину любить, чем не любить. Если человек себе не враг. (Легко представить себе, насколько ж чужим кажется Зыкиной остальной, нерусский мир, как все в нем холодно и пусто...)
