Где же врата? Перед ними глухая стена.
Меч херувима, блистая, бродил за стеною,
Мало-помалу она становилась сквозною.
Вспыхнул просвет, златовидный отсель и досель.
По одному заступили в блаженную щель:
Первым великий Адам, а разбойник последним,
Хоть и прослыл по смещению мира передним.
Мы обнялись на прощанье. Прости и забудь!
Он из просвета успел мне рукою махнуть.
Каждому воздано было по вере и чести.
Все оказались в Раю. Я остался на месте.
Передо мной простывал их лазоревый след,
И на глазах уменьшался блаженный просвет.
Огненный меч шарил беса на тверди, и глухо
Рокот меча доносился до смертного слуха.
Время летело, как лунь среди белого дня,
И, задремав на излете, задело меня.
— Ты еще здесь? — и Христос покачал головою,
Словно раздумывал, что Ему делать со мною.
— Видишь ли ангелов? — Вижу сиянье от них.
— Там и твой ангел — хранитель печалей твоих.
Если узнаешь его, то на малое время
Он облегчит и потом, как в Раю, твое бремя.
“Бремя в Раю!..” Легче пуха и праведных жен
Близко прошли, огибая меня, как рожон,
Многоочитые ангелы. Я поразился:
Все они были похожи. Один прослезился.
Я показал на него по догадке земной.
— Я его знаю. Он плакал в аду надо мной.
— Верно! — заметил Христос. — Есть чему подивиться.
Он сохранял твою душу, как перл — роговица.
Может, — промолвил, — и впредь сохранит он ее
И восвояси отправит земное твое.—
Сузилась щель до игольного уха... И все же
Тонкой надеждой сквозило оттуда. — О Боже!
Дай мне хотя б на мгновение только одно —
Рай лицезреть. А что будет потом — все равно.
— Больше проси! — Нищете подобает смиренье.
— Что подобает, то слепо. Я дам тебе зренье.
Прочь с Моих глаз на мгновение в тысячу лет!.. –
Меч херувима раздвинул блаженный просвет.
Как миновал я меча, я едва ли заметил.
Я оглянулся. Где ангел? — Я здесь, — он ответил.
— Так покажись. Я твой образ имею в виду.
— Голоса будет довольно. Я рядом иду...
Благоухало овамо, сияло осемо,
Пела окрест и вдали золотая поэма.
— Много ли это: мгновение в тысячу лет?
— А до скончания мира, — был полный ответ.
Скоро ли, долго ли шел я в цветущей долине,
Запахом скажет тот цвет, что примят и поныне.
Видел двенадцать апостолов издалека,
Словно из детства блистающие облака.
Богу молились они после праведной битвы.
Глянул Фома в мою сторону взором молитвы,
Очи протер, как от пыли упавшей звезды:
— Кто-то в Раю оставляет земные следы. —
Тут я увидел узорчатый купол сиянья.
Это сияло великое древо познанья.
Я в исступленном порыве лица моего
Остановился в шагах сорока от него.
Крона играла цветами. Они волновали
Красным, оранжевым, желтым отливом вначале,
А фиолетовым, синим, зеленым — потом.
Каждый узор выступал то цветком, то плодом.
Древо познанья — таинственный ключ мирозданья!
Вон и тот сук. Он качался в том месте познанья,
Где в роковое мгновение мира сего
Целую ветку Адам отломил от него.
Ворон сидел на суку и оттуда вонзался
Зраками в душу мою. Да откуда он взялся?
— Кто ты такой? — Он ответил мне прямо: — Я тот,
Кто принимает тебя за Адама. Я тот,
Кто проиграл твою душу и древо познанья.
Ну, так вкушай. Твоя воля превыше изгнанья.
Все повторяется... — Ворон глядел, как змея.
Адская сила меня потянула, и я
Шел, как слепец на обрыв, упираясь в молитву:
— Ангел, на помощь!.. — И помощь приспела на битву.
Огненный воин на облаке дыма возник,
Пику вонзил во врага и исчез в тот же миг.
Вздрогнуло древо, осыпав плоды роковые,
Гулко о землю они застучали впервые
И заиграли, как молодцы в полном соку,
И покатились к ногам... А на вечном суку
Пика осталась торчать, покрываясь листвою.
Черные перья развеялись в дым предо мною.
“Кто этот воин? — я думал. — Охранник ли мой?”
Ангел ответил: — А воин — Георгий святой.
Я огляделся: — Ты где? — Я у древа познанья.
Вечное древо таило покой мирозданья.
— Так покажись. Я хочу видеть мину твою.
— Голоса будет довольно. Я рядом стою.
