Местные жители встретили нас восторженно. О советских же воинах рассказывали настоящие чудеса: они не только освобождали их край от ненавистных фашистов, но и помогали восстанавливать разрушенные ими дороги, сожжённые дома, — в Норвегии они, как известно, большей частью деревянные.
Фашисты, отступая, методично осуществляли свою варварскую тактику “выжженной земли”. Сегодня, спустя почти сорок лет, трудно и вообразить себе, что после изгнания этих варваров из Финмарка в Киркенесе остались неразрушенными всего три дома — от целого города! Всё было сожжено, порушено, население же угонялось в Германию.
Но нескольким тысячам человек — около трёх тысяч — удалось всё же избежать этой участи и спрятаться. Они жили в штольне на железорудных шахтах в Бьёрневатн, в трудновообразимых, почти нечеловеческих условиях.
Отступая, фашисты запланировали взорвать эту штольню, но не успели: им помешало стремительное наступление советских войск.
Ежегодно, когда на экранах наших телевизоров, в ознаменование очередной годовщины с момента освобождения северной части Норвегии советскими войсками, снова оживают события тех далёких дней, у меня такое ощущение, словно я снова и снова встречаюсь со своей молодостью. Но самый волнующий для меня момент — это когда из штольни на волю, к солнечному свету, выходят эти замученные, полуголодные люди. Впереди — тележки с больными и стариками, которые уже не могли идти, женщины с детьми на руках. Тем не менее над их головами развевается национальный флаг! Многие едва держатся на ногах, но они выходят из штольни с пением Интернационала. Это непередаваемое зрелище, уверяю вас!
Голос Адама Адамовича дрогнул, и он замолчал. А я... Ах эта женская впечатлительность! Стоило мне почувствовать, как дрогнул голос рассказчика, как слезы мгновенно навернулись на глаза. Они мешают писать, мне стыдно за свои слёзы, и я стараюсь скрыть их, как можно ниже наклоняю голову над блокнотом, украдкой утираю их и с остервенением нажимаю на шариковый карандаш, хотя Адам Адамович уже минуту как молчит.
Успокоившись немного, продолжаю своё дело. Но мысли мои почему-то устремляются не к Адаму Адамовичу, а к тому писателю из Киркенеса. Я отчётливо слышу его приглушённый голос.
“Неужели наши государственные деятели так никогда и не поймут, — говорит писатель с болью в голосе, — что война не только страшное бедствие для миллионов людей, но и ужасное проклятие в адрес виновников этих войн, фактически — убийц! Удастся ли нам избавиться когда-либо от зловещего дыхания поджигателей войн, навсегда покончить с ними? И если да, то какой ценой? Знать бы это! Убеждён, многие, очень многие из нас, не задумываясь, отдали бы жизнь, чтобы избавить землю от этого проклятия”.
— Я пробыл в Финмарке около года, — продолжает Адам Адамович, — с октября 1944-го по август 1945 года. Поскольку я был врачом по профессии, сразу по прибытии туда меня назначили начальником санитарного батальона.
Лечил я только норвежцев. У советских воинов, оставшихся помогать местным жителям налаживать мирную жизнь, был свой санбат. Но так как у меня то и дело возникали трудности с медикаментами, мне почти ежедневно приходилось контактировать со своими русскими коллегами: они помогали мне всем, чем могли! А иногда делали и почти невозможное.
Из событий того периода, связанных с моей врачебной деятельностью в Киркенесе, в памяти — памяти сердца! — поправился он, — навсегда отложились два эпизода.
Вскоре после приезда нашей миссии в Киркенес среди местного населения были зарегистрированы случаи заболевания дифтерией. Нужна была — в срочном порядке! — антидифтерийная сыворотка. Но где её взять? Как я всегда поступал в подобных случаях, первое, что я сделал, — обратился за помощью к советским врачам. Но увы: у них её тоже не было, так как вся она ушла на прививки советским солдатам, которые были сделаны заблаговременно.
Я был в отчаянии. Каково же было моё удивление, даже, я бы сказал, восхищение, когда примерно через неделю ко мне приходит советский ординарец и сообщает, что сыворотка для нас уже заказана в далёкой Сибири и что очень скоро — через несколько дней! — мы получим её.
