Весь второй том составлен из свидетельств современников. Здесь представлены документы, принадлежащие перу как прославленных и знаменитых людей России — императриц Екатерины II, Марии Федоровны и Александры Федоровны, святителя Филарета, Д. Н. Блудова, П. А. Вяземского, Н. В. Гоголя, М. П. Погодина, А. Х. Бенкендорфа и др., так и малоизвестных сегодняшнему читателю лиц, но от этого подчас не менее значимые.
Отрывки из дневников супруги Николая I — императрицы Александры Федоровны (т. 2, с. 14—29) — отражают ее видение событий междуцарствия и восстания 14 декабря 1825 г. Помимо их скрупулезного фиксирования, есть в дневнике и выражения чисто человеческих чувств. Так, государыня, пережившая много тревожных мгновений в декабре 1825 г., затем вместе с мужем испытывала тяжелые нравственные переживания в канун казни пятерых декабристов: “О, если б кто-нибудь знал, как колебался Николай! Я молюсь за спасение душ тех, кто будет повешен (...) Мой бедный Николай так много перестрадал за эти дни! К счастью, ему не пришлось самому подписывать смертный приговор”. Александра Федоровна горячо сочувствовала судьбе жен участников восстания, решивших отправиться в ссылку вместе с мужьями: “О, на их месте я поступила бы так же”.
Записки дочери Николая I — великой княгини Ольги Николаевны “Сон юности” (т. 2, с. 155—191) наполнены интересными подробностями придворного быта, характеристиками августейших особ и близких к ним лиц. Охарактеризовав отца как человека, любившего “спартанскую жизнь” и “военную службу”, не выносившего “тунеядцев и лентяев” и желавшего узнавать от подчиненных “правду”, Ольга Николаевна оставила еще несколько ярких штрихов к его портрету: “То, что казалось в нем суровым или строгим, лежало в характере его безупречной личности, по существу очень несложной и добродушной (...) Он считался с способностями и характером, требовал уважения и допускал вольномыслие (...) Он всегда говорил непринужденно, полный веры в поставленную цель. Ему не надо было ничего скрывать и он всегда следовал тому пути, который ему казался предначертанным. Немногие понимали его в его простоте и многие этим злоупотребляли. Но история оправдает его”.
Отрывок из записок М. А. Корфа (т. 2, с. 286—301) представляет интерес для исследователей крестьянского вопроса. Он посвящен подготовке указа об обязанных крестьянах 2 апреля 1842 г., судьба которого решалась на заседании Государственного совета 30 марта 1842 г. Заслуживает внимания взгляд императора Николая I на крестьянское дело, заявленный им на этом заседании. “Нет сомнения, — сказал царь, — что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему, теперь, было бы делом еще более гибельным (...) Но (...) всякому благоразумному наблюдателю ясно, что нынешнее положение вещей не может продолжиться навсегда (...) необходимо, по крайней мере, приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей”. Речь Николая Павловича удивительно созвучна той, которая ровно через 14 лет — 30 марта 1856 г. — предрешит судьбу крепостного права. Ее услышат московские дворяне из уст императора Александра II*.
В записках шефа III Отделения А. Х. Бенкендорфа (т. 2, с. 133—152) император Николай I выступает как умный, деятельный и справедливый монарх, который по заслугам награждает и наказывает, заботится о законности и порядке в делах. Предметом основного внимания государя во время его поездки по России в 1837 г. от Петербурга и Ковно до Бахчисарая и Эривани оставались войска. Николай Павлович ликовал, видя перед собой исправный, дисциплинированный и боеспособный военный строй. Напротив, его возмущал вид именующейся войском “толпы мужиков”, и царь строго выговаривал военным начальникам за найденный беспорядок.
О недовольстве царя чиновничьей неразберихой — рассказ Г. И. Студеникина (т. 2, с. 103—106). В апреле 1833 г., осмотрев столичные присутственные места, государь негодующе бросил: “У вас все тут на кабацком основании”. Такие посещения заставляли служащих заботиться, по крайней мере, о приличном внешнем виде своих учреждений. Но о настоящем порядке приходилось только мечтать. Николай I, сознавая свое бессилие перед самовластием недобросовестных “столоначальников”, с досадой признавался в том, что “правят” они. В мае 1837 г., получив от наследника сведения о совершенных вятским губернатором Тюфяевым “глупостях”, он философски рассуждал о том, “сколь у нас трудно избегнуть, чтоб самые благие намерения не были изгажены глупостями исполнителей” (т. 1, с. 154).
