Наш Современник, 2001 № 12 - страница 68
В сборнике опубликована часть обширной переписки Николая Павловича с членами императорской фамилии, высшими сановниками, архиереями православной церкви и др. лицами (т. 1, с. 134—195).
Переписка Николая I с великим князем Константином Павловичем (сентябрь 1826 — январь 1827 гг.) открывает сведения о разногласиях между братьями по важным вопросам — таким, как порядок тогда уже состоявшегося суда над декабристами и расследование заговора в Царстве Польском. Николай убежден в правовой безупречности суда по делу декабристов, которым “мы у себя в России дали пример процедуры чуть-чуть не с участием представителей, показав этим самым перед всем миром, насколько наше дело было просто, ясно и священно”. Но Константин был далек от восторгов по адресу “петербургского суда”. Он ссылался на авторитетное для него общественное мнение “конституционных стран”, отказавших этому суду в “компетентности и правосудности” из-за закрытости заседаний и отсутствия “гласной защиты” обвиняемых. Константин пытался привить царствующему младшему брату некоторые европейские понятия: “В конституционных странах суды должны быть постоянные, а процесс публичным”. Но его наставления никак не повлияли на образ мыслей Николая I, склонного в борьбе с крамолой “действовать, насколько возможно, законно и, следовательно, не изобретать ничего, а руководствоваться примерами прошлого”. В сентябре 1826 г. царь известил брата о своем намерении назначить чрезвычайный, хотя и “почти некомпетентный” и не вполне законный, суд для арестованных заговорщиков-поляков, готовивших восстание в Царстве Польском — конституционном в ту пору государстве. Но Николай считал, что “нельзя колебаться в выборе формы, раз опасность настолько очевидна”. Взгляд Константина на дело польских заговорщиков заметно отличался от николаевского. Великий князь требовал неукоснительного соблюдения законных форм. Обвиняемые нашли в его лице заступника, заявившего монарху, что участники заговора с их “планами” (вернуть краю независимость. — В. В. ), “как они ни виновны и ни преступны, уже в своем положении всегда найдут извинение в глазах мыслящих людей всех веков”. Николай I уступил брату в деле устройства польского процесса, обещая “строго держаться в этом случае требований закона”. До восстания 1830 г. и бегства Константина Павловича из Польши оставалось менее четырех лет...
В публикуемом письме Николая I великому князю Михаилу Павловичу от 3(15) февраля 1837 г. находим важные суждения царя об истории конфликта и дуэли А. С. Пушкина с Дантесом. Николай Павлович выступил в роли беспристрастного судьи. Оправдывая участие Дантеса в дуэли как следствие “дерзкого письма” поэта посланнику Геккерену и сожалея, что Пушкин “не вытерпел”, он назвал главным виновником случившейся трагедии Геккерена, который “точно вел себя как гнусная каналья”, “сводничал Дантесу”. О личном отношении Николая I к Пушкину и его трагической гибели более обстоятельно писала дочь императора — великая княгиня Ольга Николаевна: “Папа, который видел в Пушкине олицетворение славы и величия России, относился к нему с большим вниманием (...) Папа был совершенно убит и с ним вместе вся Россия, оттого, что смерть Пушкина была всеобщим русским горем. Папа послал умирающему собственноручные слова утешения и обещал ему защиту и заботу о его жене и детях (...) Папа освободил Пушкина от всякого контроля цензуры. Он сам читал его рукописи. Ничто не должно было стеснять дух этого гения, в заблуждениях которого Папа никогда не находил ничего иного, как только горение мятущейся души” (т. 2, с. 167).
Среди документов, относящихся к истории Крымской войны, большое значение для изучения внешнеполитических задач России в начале 50-х гг. XIX в. имеет письмо Николая I канцлеру К. В. Нессельроде в ноябре 1853 г. (т. 1, с. 125—126). Письмо доказывает, что в тот момент государь, наконец, решил отказаться от беспримерных альтруистических начал внешней политики, которые воплощались Россией в Европе после наполеоновских войн и образования Священного союза и предполагали ее бескорыстное участие в поддержании “законного порядка”. Примером такого бескорыстия стала ревностная защита единства Австрийской империи в 1849 г. силами русской армии И. Ф. Паскевича, подавившей восстание в Венгрии. Успех венгерской кампании не дал России ни территориальных приобретений, ни новых союзников. Но с осени 1853 г. многое в европейской политике России могло измениться и, по словам Н. К. Шильдера, “русскому государственному эгоизму предстояло вступить в свои законные права”. Этот “эгоизм” был далек от своекорыстия. Он требовал, как следует из письма царя, утверждения “действительной независимости” всех балканских народов, “чтобы каждый из этих народов вступил в обладание страною, в которой он живет уже целые века, и управлялся человеком по собственному выбору,
