— Скорее всего.
— Вот, Алина! Продай своего парня! За десять тысяч! Купишь себе жилье за городом. Полдомика. Честно!
— Как это…
— Дашь объявление.
— Откуда я дам, отсюда? И где?
— Ну ты что, думаешь, я тебе буду помогать? За пятьдесят процентов, пожалуйста.
— А пока что где я буду жить? С ребенком? У меня же нет семейного общежития. Там такие очереди…
— Поедешь к своему отцу. Имеешь право. С милицией войдешь и поселишься. Все же это близко, под Москвой… Не как у меня, елки, трое суток езды.
— Нет, не могу… Как это с ребенком к отцу… Все соседи смеяться будут. Эта жена его меня со свету сживет, а маленького вообще собаке кинет…
— Ты что сказала?
— Что.
— Маленького?
— Ну.
— Ты к нему уже привыкла, что ли?
— Да нет…
— Кормишь, что ли?
— Да…
— Я же тебе говорила! Не привязывайся, не привыкай! Ой, хлебнешь горя, как я. Ну ладно, а то уже тут очередь. Знаешь, Алина, не звони мне… не надо. Мне и так тошно жить на свете. Есть вообще нечего.
— А мама твоя что? Прислала что-нибудь?
Мать Фаины раз в месяц присылала дочери с поездом посылку — в основном сала с мясными прожилками, тушенку, вяленую рыбу… Фаина, правда, никогда не угощала Алину, приговаривая: «Жирно будет. Обожрешься».
Сейчас Фаина отвечала так:
— Мама! У мамы двое там. Мама вообще пишет, чтобы я вставала на работу, а учиться незачем. Чтобы я ей помогала. Дармоедка, пишет, живешь на всем готовом. Она на двух работах вкалывает… Понятно, да? Да я хоть сейчас уйду… На лекции уже не хожу. Апатия жуткая. Депрессуха. В петлю прямо лезу.
— Ты что! Ни в коем случае! Нам полтора года осталось! Сколько перетерпели!
— Не знаю… Перевестись на заочный…
— И вообще не закончишь…
— У меня от голода в глазах темно. Пойду я.
— А твой Волков?
— Волков что, он теперь женился на этой. Весь их физфак гулял. Живет у ее родителей, гуляет с собакой. У них карликовая такая собачка с желтыми бородавками как брови.
— Ты откуда знаешь?
— Я все знаю. Адрес и двор. Сидела на скамейке весь вечер. Волков вышел, спустил с рук эту Кису… О своем ребенке так не заботится, как об этой суке.
(«Какой свой ребенок? — в ужасе подумала Алина. — Его же нет»).
— Ну я ему устро-ю!
— Ой, Фая…
— Да! Куплю крысиного яду и побросаю… Я ему за Ванечку отомщу!
Помолчали.
— Ну ладно, некогда мне тут… — зевая, сказала Фаина.
— А то я в тот последний день иду с Автандилом, вижу, Волков с Ингой пошел. Но я тебе не стала говорить…
— А что говорить. Когда все на виду. Алина! Не надо об этом.
— Гад Волков.
— Инга ведь знает, что у меня Ванечка от Волкова. Иван Эрикович. Вот она гадина так гадина.
— Фай! Это… А Волков в курсе… А? Что мальчик умер?
— Нет, он не в курсе. Он думает, что ребенок в Доме малютки. Никто не знает. И ты молчи, хорошо?
— Молчу. Фай, принеси молочка…
— Нет денег.
— Фай, никто не знает, где я?
— Нет. Я сказала, ты сломала руку.
— Ты лучше скажи в учебной части, что у меня отец заболел.
— Да уже поздно. И кому ты нужна в учебной части! Я сказала старосте курса, этой Надьке…
— Семеновой?
— Она вообще вредная оказалась девка. Только за деньги. Только. Она тебя не отмечает, но я ей подкинула, приплатила. Кстати, ты мне должна. Полстипендии за каждый отчетный месяц. Ты как будто на лекции ходишь. Уже два месяца. Значит, ты мне должна уже целую стипендию.
— Спасибо на добром слове. Ну и сволочь Семенова. А такая честная отличница!
— А ты какая сама? Доила этого сопляка грузинского…
— Слушай, Фай. Скажи, а мои вещи… Ты узнавала? Особенно чемодан желтый такой…
Фаина отвечала:
— Ой, дура я была, что не написала еще его отцу, забыла, про то, какая ты тварь. Какие же это твои вещи, это вещи Автандила. Я с ним дружила больше, чем ты! Он со мной жил все это время. Не думай! Ты за порог, он на порог, да! Он мне говорил «моя сладкая». Я тебе не докладывала.
— Так ты что, с двумя жила?
— С десятью! Знаешь, не звони мне больше. Я тебя слушаю, но больше не могу, все, не звони. Мне ты помогала, когда я Ванечку отдала в Дом малютки? Нет. Вот и все.
Гудки.
