— А что же мне делать! — продолжала Алина. — Ты ведь не хочешь на мне жениться!
— Хочу, дорогая моя!
Но имелось препятствие. Ему еще не исполнилось восемнадцати лет. Алине же должно было стукнуть двадцать один.
Автандилу для женитьбы следовало получить, как несовершеннолетнему, разрешение родителей. Он тут же написал маме с папой.
Но те как-то не спешили.
А Мбвала продолжал обнимать Алину при каждой встрече и показывать ей фотографии очаровательных крошек.
Автандила это выводило из себя (все эти встречи, разумеется, происходили на его глазах, так уж получалось).
Спустя три месяца, когда ему стукнуло восемнадцать, он, не ожидая благословения от родителей, пошел с Алиной в ЗАГС, где они подали заявление.
Автандил торжественно написал об этом счастливом событии отцу.
Алина приписала тоже несколько слов по-русски.
Через небольшое время та самая женщина из учебной части сказала Автандилу, что отец прилетает и просит, чтобы он с невестой встретил его в аэропорту. Протянула бумажку с датой и номером рейса.
В назначенное время Автандил и Алина (у нее уже наметился маленький живот, шел восьмой месяц, она почти не потолстела) стояли в зале прилетов.
Вдруг Автандил дернулся всем телом и рванул вперед.
В толпе пассажиров шел маленький усатый толстяк в огромной кепке и тесном черном костюмчике, похожий на Чарли Чаплина. За ним ковыляла красивая, очень полная, с низким обширным задом, женщина в белой шали.
Автандил бросился к ним, чуть не заплакав.
Они обняли его.
Алина помертвела, продолжая улыбаться. Как, это его родители? Жуткие хмурые лица, усатый толстяк, тоже почти усатая тетя, красные глаза у обоих навыкате. Как будто плакали или долго не спали…
Толстяк выслушал Автандила, посмотрел на стоящую рядом Алину и сказал ему что-то по-своему очень коротко.
Затем все трое повернулись и ушли ровно в ту же дверь, откуда вышли.
Алина стояла три часа на месте, ожидая Автандила.
Потом ей стало плохо, она упала в обморок.
Ее увезли и положили в больницу на сохранение.
Оттуда она звонила соседке по общежитию, подруге Фае, и Фая все разведала и сказала, что Автандил отчислен из университета по собственному желанию. Прислал заявление.
Все его вещи из блока забрала та тетка, которая работает в учебной части.
Алина проливала слезы, лежа в палате.
Ей стали что-то колоть. Роды приближались.
Алина опухла от неподвижности, начались осложнения. Ее не выписывали.
И тут в палату женщин, лежащих на сохранении, поступила новая беременная, Маша.
Ей было столько же, сколько Алине, двадцать один год, но она уже закончила МГИМО и собиралась с мужем Сережей в Хандию на работу, в город с каким-то очень длинным названием — вроде бы Пампарампарампрадеш.
Маша, узнав каким-то образом историю Алины (все тут все знали), старалась развеселить ее, все время угощала, подкармливала фруктами и витаминами, давала ей читать книжки о воспитании новорожденных, но Алина не реагировала.
Она не хотела ничего.
Она не хотела читать книжки о воспитании младенцев.
Она, прежде всего, не хотела ребенка.
Она вызвала юриста и сказала этой тетеньке, что хочет оставить здесь будущего младенца.
Юрист отвечала на эти речи так, что сначала надо родить, и обещала принести бланк заявления.
И чем больше Маша бодрилась и призывала соседку радостно готовиться к родам, чем больше совала ей книжек, тем хуже Алина ко всему этому относилась.
И тем больше завидовала соседке.
Той каждый день передавали пакеты с фруктами, журналы, ей писали записки.
У Маши тумбочка была пустая. Стакан и ложка.
На самом деле дела у Маши были тоже не блестящие, у нее начались осложнения, нашли белок.
Это могло вызвать смертельный исход при родах.
Даже поговаривали о том, чтобы сделать ей кесарево сечение заранее.
Но Маша не унывала. Она каждый вечер уходила к окну первого этажа, чтобы разговаривать со своим мужем Сережей и с бабушкой, а мама и папа были за рубежом, приехать не могли.
Маша уже решила, что назовет ребеночка Сережей.
— А ты? — спрашивала Маша.
Алина отворачивалась.
Как назвать ребенка? Да хоть Гитлер.
Автандил никак не проявлялся с тех пор.
Богатые ведь люди! Могли бы прислать хоть сколько деньжонок!
