— Насильно я ничего не сделаю. Если он сам идти не захочет, значит не пойдет, — невозмутимо глядя на хозяина, ответил Мак.
Альваро перевел взгляд на Дуга Скотта, затем на Мэтью.
— Ну хорошо, потеряешь руку, пеняй на себя, — он повернулся и вышел из комнаты.
Отодвинув Дуга здоровой рукой, Мэтью прошел к скамье и тяжело опустился на пододвинутый Луизой стул.
— Все хорошо, моя дорогая, — Мэтью взял Тилли за руку. — Ты вела себя просто замечательно.
Глядя ему в лицо, Тилли думала: «Да, я спасла тебе жизнь, но при этом убила бедное животное. Медведица смотрела на меня и понимала, что я хочу сделать. Я убила живое существо».
Кто-то мог охотиться на медведей, индейцы нападали на поселки и устраивали резню, солдаты и гвардия истребляли целые племена. Но все это были разговоры. Рассказы обретали настоящий смысл, когда собственная рука обагрялась кровью. Она убила живое существо, конечно, она спасла жизнь мужу, но этот факт не мог смягчить горечь от сознания того, что она погубила живое существо. Тилли не могла разобраться, почему ее так мучает эта мысль. Может быть, она какая-то не такая, как все?
Тилли ждала, пока сердце подскажет ей ответ. И дождалась. Она вдруг поняла, что в этой стране она чужая, и никогда этот край не станет ей родным.
Рука Мэтью заживала медленно. Хотя рана оказалась неопасной — ее оставил всего один коготь медведицы — тем не менее, болела она сильно. Грубые стежки, которыми Мак сшил рваные края, предварительно влив в Мэтью изрядную дозу виски, образовали бугристый рубец, протянувшийся от плеча до внутренней стороны запястья. Каждый день Мэтью разрабатывал руку: сгибал, разгибал, отводил за спину. Боль при этом была адская, до зубного скрежета, пульсировала схватками, и Мэтью, описывая Тилли свои ощущения, сравнивал ее с приступами зубной боли.
А зубная боль тоже доставляла много неприятностей. Кэти временами на стену лезла, заливаясь слезами, но ни за что не соглашалась вырвать развалившийся коренной зуб. Дугу как-то раз почти удалось одержать победу. Он уже засунул в рот Кэти щипцы, но не успел еще притронуться к зубу, как она испустила такой дикий вопль, как будто злосчастный зуб, наконец, покинул свое место. На том дело и кончилось. И зубная боль Кэти продолжала оставаться предметом шуток в бараке, где жили работники.
Тилли чувствовала себя хорошо, и дети, тоже. Жозефина очень быстро освоилась в их семье, словно жила в ней с самого рождения. Говорила девочка на причудливой смеси английского и испанского, и Тилли немного стала понимать испанский.
С той памятной «медвежьей ночи», как стали называть происшествие с нападением медведей, Тилли заметила в себе перемену. Она не могла точно объяснить, что это такое, но перемена была. Кроме того, те ответы, которые она находила, не совпадали с тем, что она нашла в своем сердце в ту ночь. Теперь она твердо знала: ей придется привыкнуть к этой стране, ставшей домом Мэтью. И еще она говорила себе, что стала приземленнее. Но пытаясь вникнуть глубже в суть этого определения, Тилли понимала, что таившийся смысл неизменно ускользает от нее.
Теперь они жили в собственном доме и забот значительно прибавилось. Она сама готовила. И у нее был только один помощник, которого звали Мануэль Гуэрте. Чистокровный мексиканец, Мануэль с первого дня службы в их доме дал понять, что не желает иметь ничего общего ни с Диего, ни с Эмилио, поскольку считал их индейцами. Помимо родного языка он достаточно хорошо знал и английский. Благодаря его помощи, Тилли заметно расширила свои познания в испанском языке и теперь почти свободно общалась с Жозефиной и одновременно учила Вилли.
В кухню вошла Кэти, оставив детей играть в гостиной на коврике перед камином. Девушка остановилась на пороге и шумно потянула носом.
— Мой нос меня не обманул.
— Что же он тебе сказал? — спросила Тилли, оборачиваясь к ней.
— Что ты готовишь пирог с персиками.
Она подошла к столу и понюхала лежавшие на блюде распаренные фрукты, источавшие аромат.
— Ну кто бы мог представить, что из этих сморщенных нарубленных шкурок может выйти такая вкуснятина. И почему дома так не сушат фрукты?
